Да нет — он это всерьез. Совершенно всерьез. Вообще, все, что происходит, — все тотально, безнадежно всерьез, и подспудное ожидание, что бред вот-вот закончится, кто-то где-то наконец сообразит, что с тебя взять нечего, и отпустит подобру-поздорову… это ожидание тебе следовало подавить давным-давно, прав был Миша… Кирилл все понимал — и по-прежнему не мог поверить.

— Ты, наверное, еще сомневаешься, что ты по-любому попал? Да? — перегнулся к нему через стол следователь с извиняющей улыбочкой. — Думаешь: «Улик против меня недостаточно, меня могут выпустить»? Вот про это, скажу тебе, сразу забудь. Я тебе устрою очняк… считай, — он бросил взгляд куда-то в угол под потолок и принялся загибать пальцы: — С Пенязем, с Гурвичем, с Демьяхой, с Котовым, с Валерой этим твоим, с Рябининой, с Саяпиным, кого забыл?.. Все они покажут, что ты спрашивал про Моталина-Амарова, причем хотел такую информацию, с помощью которой его можно шантажировать. Или, думаешь, Пенязь тебя отмазывать станет — которого за этот его «ЦППБ» прижать в любой момент можно? Или кто — Валера с его крадеными базами? Или эта отсосайка Рябинина?.. Не думаешь ведь?.. — он откинулся на спинку. — Дальше. Амарова убили поздно вечером восемнадцатого, а уже утром девятнадцатого ты идешь в турагентство и требуешь у операторши билет на ближайший рейс в Англию, все равно куда, лишь бы побыстрее. И берешь на билет в долг у сестры и у Тишнина. Что подтверждается соответствующими показаниями. Да, улики косвенные, но чтоб на полном основании закрыть тебя в СИЗО — вот так хватит. А в СИЗО, родной, — он снова улыбнулся, печально-печально, и даже головой чуть помотал, — ты будешь отдыхать столько и в таком шоколаде, что возьмешь на себя все висяки за последние десять лет. Тогда ты пойдешь по сто пятой, части второй лет так на восемнадцать — причем уже в «Столыпина» погрузишься, скорее всего, с гранулемами в легких и с наколкой на губе или на жопе. Знаешь, что это означает?.. И если ты вообще доживешь до звонка — то это будут восемнадцать лет в петушатнике… Или! — он разом сменил скорбно-элегический тон на энергично-деловитый и снова подался вперед. — Ты пишешь явку с повинной, указываешь, не знаю, что действовал в порядке самообороны. Сотрудничаешь со следствием, признаешься, раскаиваешься и идешь по части первой. Прокурор просит для тебя минимальное наказание — шесть лет. В принципе, имеешь хороший шанс вообще на условняк. Но даже если зона — право на УДО по тяжкой статье ты получаешь после отбытия половины срока, то есть через три года по-любому спокойняк бухаешь на воле и шворишь баб… Выбирай, — он пожал плечами.

«Ну да, — нервно ухмыльнулся про себя Кирилл. — За конченого придурка меня держишь?.. С пола поднять срок за убийство… Щас…» Он чувствовал, что во рту и в глотке у него все ссохлось.

— Только выбирай быстро, — добавил Шалагин. — Тебе обвинение пора предъявлять. А какое — это зависит от тебя. И мера пресечения, между прочим, тоже. Пока расклад у тебя однозначный: суд избирает заключение под стражу, и дня через три ты уже на Первомайском, в хате с босотой. Но! Прокуратура может ходатайствовать о твоем освобождении под подписку. И тогда до суда ты гуляешь на свободе… Ну?

Он смотрел на Кирилла нетерпеливо, хотя в целом почти доброжелательно — как педагог, подсказывающий ответ впавшему в ступор ученику. От этого вполне человеческого взгляда у Кирилла опять возникло ощущение, что нечеловеческое его требовение — все-таки розыгрыш, и даже неуверенная улыбка готова была замаячить на Кирилловых губах… Он не знал, что делать и что говорить.

— Слушай! — не выдержал Шалагин. — Я вообще злой. Но пока я те добром предлагаю. Еще предлагаю, потом не буду, ты меня и так утомил… — он снова помолчал, глядя на Кирилла все более раздраженно. — Кому скачуха нужна? Мне? Че я тебя фаловать должен, как телку на минет?

— Я никого не убивал.

Следователь с опером переглянулись. Игорь цапнул мобилу, ткнул кнопку, другую:

— Ну… Ага, — смотрел он при этом на Кирилла. — Зайди, — отключился. Его нетерпеливая деловитость прыснула на Кирилловы кишки ледяным.

Следователь, наоборот, потерял вдруг к задержанному интерес, захлопнул, не выключая, свой ноутбук и очистил кабинет. Кирилл остался вдвоем с опером, но на последнего старался не смотреть — хотя мент по-прежнему не отрывал от него быковатого, настойчивого и все равно при этом какого-то мутно-отрешенного взгляда. Оба молчали. Открылась дверь, вошел приземистый парень в штатском — уже где-то виденный, кажется, но не представлявшийся. Без всякого выражения глянул на Кирилла, ни слова никому ни говоря, направился в угол и, придвинув стул, сел там.

— Ты реально тупой, а? — поинтересовался наконец Игорь. — Или у тебя здоровья немерено? Может, со мной поделишься?

Кирилл по-прежнему не смотрел на него, косясь то в пол, то на дверь.

— Че, — чуть нырнул головой Игорь, — хуй проглотил?

— Я. Никого. Не убивал, — размеренно произнес Кирилл, изучая ребро стола, — и все же рефлекторно поднял глаза, когда опер сразу после его слов резко двинул стул, вскакивая с внезапным проворством. Одновременно, не глядя на Кирилла и словно думая о сугубо постороннем, в углу встал коренастый парень; чем-то железно звякнул. Наручниками. Кирилл даже не успел толком подумать, что это они, может, все-таки просто на испуг берут… — Коренастый, зайдя сзади, решительно, едва не вывихнув суставы, заломил ему обе руки за спинку стула; плечи яростно свело, жесткие кольца вгрызлись в самые кости запястий; и в тот же миг Игорь, подприсев, коротко врезал Кириллу ниже диафрагмы. Тот даже пресс напрячь не успел. Громко то ли икнул, то ли ахнул; весь воздух разом вышел из него, как из прихлопнутого доской воздушного шарика, и обратно не вернулся.

— Че, в отказ, да? — заорал, наклоняясь вплотную, обдавая перегаром, Игорь. — В отказ уходим? Че, такой непримиримый? Матерый вор не въебаться? Какой ты матерый, ты будешь обосновывать на параше, когда тебя туда засунут башкой твоей умной и по тухлой вене проедутся. Молчим? Молчать будем, да?! — не дав ни секунды на ответ, он грохнул в его скулу пухлым пудовым кулаком: голову Кирилла, в которой дружно лязгнули какие-то стеклянные осколки, чуть не сорвало с позвоночника.

— Пишешь, сука? — опер слегка нагнулся над ним, заслонив все своей тушей, опершись на отставленную правую ногу и картинно отведя руку, немного даже трясущуюся, словно в нетерпении. — Ну?!

— Я ничего…

О.

Пробел-затемнение-пауза. Не надо все хватит не надо больше… Он разинул рот, захлопнул, ничего не сумев сказать — а дальше ему и не дали.

Рядом зашелестело, и тут же Кирилл ослеп совсем. Что-то нещадно передавило шею, он попытался вдохнуть, рот немедленно залепило снаружи тем самым шелестящим. Это Коренастый натянул ему на башку черный полиэтиленовый пакет и сжал руками горло. Кирилл задергал ногами (больше было нечем), мучительно проталкивая в себя какие-то остатки воздуха — но Игорь шарахнул в грудь (аж стул затрещал), в живот, и еще, еще, туго и глухо, как в грушу, выколачивая из него последний кислород. Полиэтилен всосался глубоко в разинутую пасть, Кирилл уже чистой судорогой лицевых мышц стиснул челюсти, завозил зубами по зубам, перетирая вместе с ними тонкий материал. Но тут зубы хряпнули (показалось: все разом), в рот плеснуло соляным раствором. Следующий удар взорвался в носу, затем в солнечном сплетении, дыхание прервалось окончательно и сознание вроде бы куда-то кувыркнулось…