Я ей вообще многое рассказываю, думал он со странной щекоткой в средостении. Кирилл не мог припомнить, с кем еще он чувствовал себя так свободно, естественно и уверенно — гораздо естественней и уверенней, чем наедине с собой. Догадка, что с нею действительно все будет совсем иначе, не как раньше, что тут, наконец, нечто качественно иное, неслучайное, долговременное, вдруг превратилась в уверенность — и вдруг физически ощутимой (почти как когда-то, тогда, полжизни назад) сделалась бесконечность этого сине-сиреневого пространства с последними закатными отсветами и первыми электрическими огнями, с отдаленным городским гулом, с горечью дыма, с живым жаром, с ранне-осенней стынью.

Оксана отложила кастрюлю; с резким треском отодрав лоскут бумажного полотенца, вытерла руки, допила пиво. Придвинула свой стул к Кириллову, села, прижалась к его плечу, тоже глядя на гуляющие по углям волны румянца:

— Ксати, о деньгах… Скоро эти орлы тебе аванс за книжку заплатят?

— Вырожденец ты, — уверенно констатировал Амаров.

— В каком смысле? — повернул к нему голову Кирилл.

— Насчет генетического — не знаю, — ухмыльнулся Вардан, идя на обгон устрашающей фуры с ульяновскими, кажется, номерами. — Но в классовом, в психологическом — точно. Со своим совинтеллигентским генезисом, со Стругацкими в подкорке, со своей интуитивной грамотностью, про которую мне Евгения рассказала… — продолжая ухмыляться, он глянул на Кирилла. — Тебе б, Кира, все по правилам. Сильно подозреваю, что у тебя такой «неуд» по жизни именно потому, что в голове твоей сидит осознанное или неосознанное представление, что жизнь — она по каким-то правилам протекает. Или должна протекать. Что, не так?.. Я всегда был уверен, что излишняя последовательность — черта вырождающихся классов и семейств. За сословные предрассудки держится тот, у кого нет исторической перспективы. Последовательность — признак нежизнеспособности: хотя бы потому, что не совместима с адаптивностью. Хотя, подозреваю, тут зависимость обоюдная — это ведь еще и следствие утраты жизненного инстинкта. Правила, принципы, логика абсолютизируются тогда, когда не хватает здоровой интуиции, чуйки, витальности. Логика — это же категория, не имеющая отношения к жизни. Жизнь алогична, хаотична, непоследовательна. Когда это люди жили по правилам? Ерунда полная! Человек, как любая подвижная органическая материя, живет рефлексами, инстинктами, позывами, порывами, эмоциями, страстями. А правила ни черта тебе не помогут. Далеко ты на них уехал? Вот именно. Потому и держат тебя за дурачка, и разводят как лоха, что ты ждешь от живых людей поступков согласно правилам. И совершенно неважно, красивы твои правила, благородны ли… Правила тебе говорят, что, допустим, своему дру-угу, — он издевательски нажал, — или своей же-енщине нельзя отказать в деньгах, если те просят… — гнусно похехекал. — Да неужели тем же бабам нужна последовательность — пусть даже и в таком виде?.. О’кей, деньги она у тебя возьмет — да и свалит в самом скором времени… Ну что, я неправ — не так оно разве всегда у тебя происходило? Во-о-о!.. Не случайно же ты до сих пор такой «неуд», без семьи и детей… Выдохшийся род. Последний из могикан…

— Премия Дарвина… — пробормотал Кирилл, отворачиваясь к боковому окну. Он понимал, что Амаров прав. Но размышлять на эту тему подробно не было никакого желания.

— Слушай, — спросил вдруг Вардан, резко, по своему обыкновению, меняя тему, — водить умеешь?

— Н-ну, так, с грехом пополам…

— Глаза чего-то болят… — поморщился Хавшабыч. — Сядешь за руль?

— У меня прав нет.

Вардан пренебрежительно матернулся и стал смещаться к обочине.

— Сколько тут осталось… — пробормотал он. — Восемьдесят километров проедешь?..

Шоферский стаж у Кирилла был и впрямь вполне ничтожный, а уж к подобным агрегатам он даже не приближался никогда — так что сейчас, пересев за руль «Брабуса» и осторожно взяв с места, он испытал непривычное ощущение: машина шла мощно, мягко, будто и не машина вовсе, а какой-нибудь экраноплан. Тот, помнится, гонял над водой на четырех сотнях км/ч — вот и Кирилл сразу испытал искушение разогнаться если не «на всю железку» (сколько у такого башмака максимум — 260?..), то хотя бы как Хавшабыч… Но поборол его, вспомнив-таки, что, помимо разлекламированных Варданом 580 «лошадок» и 6000 оборотов в минуту, существуют еще выбоины (количество которых после размашистой бетонной надписи «Рязанская область» все возрастало), недостаток навыка, «киношники» вдоль обочин и прочие привходящие обстоятельства.

Как бы то ни было, меньше чем через час они уже промахнули какие-то решетчатые купола на двух высоких беленых сваях, над красными буквами «Рязань». Трасса М5 «Урал» ушла вправо, в обход города, и дальше — мимо тихих озер и речек с пустыми песчаными пляжами, на маленький невзрачный Шацк, известный на всю область водочным заводом, мимо населенных пунктов с названиями Лесное Конобеево, Пичкиряево, Боковой Майдан, Дубитель — в Республику Мордовия, где резко возрастает поголовье гаишников, потому что федеральная трасса идет по ней всего десяток километров, а дети дома есть просят у всех ментов, через городок Умет, один из многочисленных российских Уметов, где трудно проехать из-за сгрудившихся фур, где над дорогой стоит запах живого дровяного дыма, а вдоль нее тянутся сплошной бесконечной чередой кабаки, гостинички, «клубы»: «У Танюши», «У Надюши», «У Маняши», «Уют», «Седьмое небо», «Рай на небесах», с шашлычком, с пельмешками, с банькой, с массажем, с приемлемой стоимости девицами, мимо Потьмы, знаменитой шестнадцатью колониями всех режимов в десяти окрестных лесных поселках (включая зоны для туберкулезников, наркоманов, ВИЧ-инфицированных, «пожизненных», ментов и зону для иностранцев с мрачными зашуганными европейцами и веселыми неграми-наркоторговцами), мимо высокого столба с орденом Ленина на въезде в Пензенскую область и целой дорической колоннады с орденом Победы на одноименном напрочь дырявом главном пензенском проспекте, через Суру, по все ухудшающейся, сужающейся, почти теряющей асфальт дороге через Ульяновскую область в Самарскую, мимо поворота на царскую санаторию «Волжский Утес», где не дай бог вам ехать во время какого-нибудь саммита, через Переволоки с рыбным рынком, славным ассортиментом (от воблы до осетров) и рэкетом, по серпантину, плавно берущему перевал через неброско-роскошные Жигулевские горы, а там, если дашь на лапу местным гайцам (а иначе — дикого кругаля через Сызрань и паромную переправу с потерянным расписанием), но если сунешь — то по плотине Волжской ГЭС въедешь прямиком в Лада-Сити с еще менее русским официальным именем, прославленный в недалеком прошлом массовой братковской трупоукладкой и великолепно организованной наркомафией «судаков», а оттуда левым берегом Волги, которая здесь называется Саратовским водохранилищем, к Самаре, и немного не доезжая ее — снова на север, чуть задев Оренбургскую область, чиркнув по Татарстану — в Башкирию, не заруливая в Уфу, потому что стиль тамошнего вождения даже московских бросает в пот и мат, дальше, на восток, «дорогой смерти», ежегодно собирающей жуткую свою катастрофную статистику, мимо автостопщиков и проституток, гопов и тюленей, дальше, дальше, через Камень, мимо Уреньги и Ильмен, голубоватых сопок с реликтовыми ельниками и мрачноватыми скальными экспрессиями под мрачноватыми экспрессиями облаков в другую часть света, мимо стелы «Европа — Азия» и плаката «Уважаемые водители! Будьте внимательны! В 500 метрах находится интернат психически больных», мимо Чебаркуля со спектрально-синими озерами, обнимающимися с темно-зеленой от хвойных лесов сушей, как части паззла, с туберкулезной больницей, где изможденные алкаши, бывшие зэки и одинокие пенсионеры бродят по полусгнившему уникальному памятнику деревянного модерна, — в милионный, промышленный, отравленный Челябинск, вокруг которого: редкой красоты горный Зюраткюль и химкомбинат «Маяк», в чьих окрестностях всем новорожденным почти автоматически лепят инвалидность, пороги в каньоне Сатки и десять антиутопических карьеров у города Бакал, национальный парк «Таганай» и Восточно-Уральский радиоактивный след; а дальше — Сибирь, шесть часовых поясов, неделя пути при хорошем раскладе, праворульные машины, тайга, тайга, тайга, Тобол, Ишим, Иртыш, Омь, Обь, Томь, Енисей, Ангара (вдоль нее едешь до Иркутска, не пересекая), Байкал, огибаемый с юга по завораживающему предгорному серпантину, бурятские унылые степи, Селенга, Шилка, Зея, Бурея, ни асфальта, ни сотовой связи, ни единой русской радиостанции, Амур, Уссури, Сихотэ-Алиньский хребет слева и озеро Ханка справа, и только во Владике, откуда стартуют в обратном твоему направлении караваны подержанных «японок», с великолепных холмов в безобразной застройке ты, наконец, увидишь море, за которым еще острова солнечного корня, а там — уже совсем ничего: Линия перемены дат…