В его голосе звучала печальная гордость.

— Именно там я увидел, как на самом деле добывают колтан, который я (точнее, моя компания) должен был приобрести, и понял, на что пойдут деньги, которые я заплачу. Люди вокруг были очень дружелюбны и по возможности отвечали на все вопросы, которые я задавал. Денег компании хватало.

Чжон увидел размытые после сезона дождей дороги и разрушенные лагеря беженцев. Пустая больница и дети с оружием. Вереницы людей, которые, словно призраки, бредут добывать колтан. Женщины и девушки, вынужденные торговать телами, чтобы выжить. Но он не поддался чувствам. Они были ему чужими. Темнокожими.

— Сделка состоялась. Условия были замечательные. Я думал, что вернусь в Корею, стану начальником отдела. Даже тихонько напевал, когда, подписав бумаги, садился в машину.

Однако, выехав с территории повстанцев, машина Чжона оказалась на размытой дождями дороге. Пока водитель и переводчик пытались вытолкать застрявшую в грязи машину, он отошел в кусты, чтобы помочиться. Там он увидел большую яму, полную человеческих костей.

— Водитель сказал, что это естественно — ведь идет война, и что с годами таких ям становится все больше. Мне было все равно. Меня это не касалось. Когда я отправил в Сеул факс с результатами сделки, мне перезвонил вице-президент и похвалил за «отличную работу».

Но с того дня я перестал спать по ночам. Сначала мне казалось, что это от перевозбуждения. Однако волнение улеглось, я был занят ежедневными хлопотами по работе, следил, чтобы все шло в соответствии с заключенным контрактом, но спать так и не мог. Тогда я пошел в больницу, чтобы врач выписал мне снотворное. Но уже на следующий день я был вынужден отказаться от этой затеи. Потому что всю ночь мне снились кошмары.

Однако Чжон был закален жизнью и не дал слабины.

— Я хорошо знал, что чувство вины со временем проходит. Я был горд, ведь страдал ради своей страны, семьи и компании, в которой работал. А сон? Я решил не спать, относясь к этому так, будто просто живу в два раза больше, чем все остальные. Но как же я был глуп.

— Я и сам такой же. Сейчас никто не знает, где и на кого работает. Серьезно.

Чжон, усмехнувшись, крепче сжал руль. От его низкого голоса мой жар постепенно спадал. Перестал литься холодный пот, исчезла дрожь. Вдалеке на горизонте стали различимы очертания домов. Тускло освещенный город был похож на большой черный замок.

— Я очень устал, но мне кое-как удавалось держаться. Каких-то крупных задач передо мной уже не стояло. До возвращения в Корею оставался лишь месяц, и я верил, что все закончится: приехав на родину, я забуду об Африке.

Но судьба распорядилась по-другому. Правительственные силы совершили налет на колтановые рудники повстанцев, нарушив торговлю. Чжон был вынужден мчаться обратно и договариваться с местными чиновниками о подписании нового контракта. Приехав, он увидел свежую яму, в которой лежал труп невероятно худого ребенка с личинками в сгнивших глазницах. В этот момент внутри у него что-то безвозвратно сломалось.

— Я отправил в компанию подробнейший отчет, ожидая, что что-то изменится. Пытаясь объяснить, что здесь на самом деле происходит, я вложил в него всю душу. Перечитав текст, я пришел к выводу, что этот отчет был лучшим, что мне пришлось написать за всю жизнь. Один мой коллега, читая его, даже слезу пустил. Но знаешь, что самое смешное? Те сотрудники нашей компании, которые могли как-то повлиять на ситуацию, уже обо всем знали. Я получил приблизительно такой ответ: «Другие делают то же самое. Изменится ли что-то, если мы отойдем от дел? Нет. Мы лишь перестанем быть конкурентоспособными. У нас нет выбора». И тут я понял, что они, как ни странно, правы.

У Чжона задрожали руки.

— На фронте погибло пятьдесят тысяч мирных жителей. Они бы не погибли, если бы не оружие, которое было куплено на деньги, вырученные за добытый колтан.

Его лицо исказилось.

— Я не был повинен в их гибели. Никто не может меня наказать или обвинить. Но что бы сказали те, кого расстреляли из оружия, купленного на уплаченные мной деньги, и бросили где-то в джунглях?

Чжон схватился за руль одной рукой и отвел взгляд.

— Что еще смешнее, так это то, что виновник до сих пор не найден. Сколько бы я ни думал о том, на ком лежит ответственность, я не могу этого понять. Каждый старался изо всех сил. Но женщины продолжали торговать собой, дети — умирать с голоду, а зеленые юнцы — убивать. Думаю, в Конго самые низкие показатели детской смертности в Африке. Знаешь почему? Потому что все дети уже умерли. И того, кто за это в ответе, не найти, — сказал Чжон, еле сдерживая слезы.

Он не вернулся в Корею. Просто не смог. Вместо того чтобы стать начальником отдела, он подал в отставку. В ту ночь Чжон впервые за полтора года проспал без снов. После он подал на развод. Ради того, чтобы исправно платить алименты и покупать себе выпивку, он был готов на все. Даже, не колеблясь, сам убивал людей. Убийства облегчали бремя ответственности. Смертный грех притуплял чувство вины, которое он больше не мог выносить. Государство, люди и компания, в которой он работал, уже не имели для него никакого значения.

Мы молча въехали в ночной город. Машина остановилась перед больницей. Чжон хотел меня поддержать, но я смог устоять на ногах.

— Все хорошо?

— Лихорадка спала. Думаю, я иду на поправку.

Он с удивленным выражением лица хлопнул себя по лбу.

— Черт!

— Что такое?

— У тебя лихорадка денге. Если ты получишь надлежащее лечение, то поправишься уже через неделю. Но внезапное улучшение состояния является признаком шока или геморрагической лихорадки. Туземцы называют ее предсмертной.

В голосе Чжона было что-то зловещее.

С его помощью меня госпитализировали. Поскольку это была больница для иностранцев, внутри царила чистота. Доктор что-то говорил мне по-французски, но я ничего не понял. Переодевшись и приняв лекарство, я зашел в ванную комнату, которая примыкала к моей палате. Меня снова начало трясти. Казалось, что это не прекратится никогда. Жар дошел до кишечника, распространился в сердце и конечности. Я знал, что эта дрожь вызвана не одной лишь лихорадкой денге. Мне было страшно, но я не знал, чего именно боюсь. Дело было даже не в Компании. Это касалось чего-то более могущественного. Чего-то настолько огромного, что скрыться от него не представлялось возможным. Мне не удалось избавиться от этого чувства даже после приезда в Конго. Я не понимал, что это, но неведомый ужас