Шум потока все приближался, становился отчетливее, слышнее, и вот уже за зелеными кронами заблестела широкая полоска воды. Немного проехав вниз по течению, Баурджин и Джэгэль-Эхэ очутились на заливном лугу, полном изумрудно-зеленой травы и цветов: сине-голубых колокольчиков, лимонно-желтых купальниц, разноцветных фиалок, медуниц, васильков.

– Славно как! – оценил красоту Баурджин. – Нет, в самом деле, славно! Давай здесь остановимся, Джэгэль.

Девушка придержала коня:

– Я только что хотела сама тебе это предложить.

Пустив лошадей пастись неподалеку, молодые люди завалились в траву, глядя в высокое небо. Привстав, Баурджин сорвал крупный темно-голубой василек, протянул девушке – смотри, мол, какой красивый. Та улыбнулась и, повернув лицо к юноше, пристально посмотрела ему в глаза:

– Какой ты… Необычный… Светлый. У тебя всегда такие волосы или просто сейчас выгорели на солнце?

– Всегда такие. Не нравятся?

– Нравятся…

В блестящих карих глазах степной красавицы плясали золотистые чертики, рот был полуоткрыт, и меж нежными коралловыми губами сверкали ослепительно белые зубы.

– Какая ты красивая! – искренне восхитился Баурджин и, обняв девушку, поочередно дотронулся губами до ее щек, а затем – нежно-нежно – поцеловал в губы, в любой момент ожидая отпора – не всякой кочевнице нравился жаркий вкус поцелуя. Нет, вроде бы обошлось, не вырывалась… скорее даже, наоборот…

– Сделай это еще раз! – обнимая парня за шею, прошептала Джэгэль-Эхэ. – И еще… еще… еще…

Сбросив свой дээл, Баурджин размотал пояс, стягивающий дэли девушки. Размотал, распахнул, обнажив стройное бронзовое тело – атласные плечи, высокую тугую грудь с коричневыми сосками, плоский живот с пленительною ямочкой пупка… Юноша осторожно накрыл губами упругий сосок… затем – второй, потом потянулся к пупку… и, захватив руками узкие шерстяные штаны Джэгэль, стянул и их, отбросив далеко в траву… Куда тут же полетела и остававшаяся на нем одежда…

И тугой комок тесно переплетенных тел покатился по мягкой траве к реке… вот —остановился, замер… И щекочущие девичьи руки застыли на спине юноши, карие, с золотистыми чертиками, глаза, закатились, а из пухлых розовых губ вырвался стон…

– Только ты не думай, что этого достаточно для нашей с тобой свадьбы! – пригладив растрепавшиеся волосы, предупредила Джэгэль-Эхэ. – Это мы просто так, познакомились.

– Ну, ясное дело, познакомились, – с самым серьезным видом кивнул Баурджин, чувствуя, как внутри него совершенно истерически смеется Дубов.

Еще бы не смеяться! Как-то совершенно по-другому представлял себе генерал угнетенных женщин Востока, вовсе не такими… э-э-э, так сказать, сексуально раскрепощенными. А с чего б им такими не быть, когда никого не шокирует, если мужчина берет в жены девушку… то есть уже далеко не девушку… с ребенком, а то и двумя-тремя. Берет и воспитывает ее детей, как своих! И это здесь в порядке вещей! И никаких маразматических кликуш – старых дев, никаких парткомов, никаких «а что люди скажут»! А что люди скажут? Одобрят только, а некоторые еще и позавидуют, если жена умна, добра и красива. А что у нее при этом от кого-то ребенок, и не один – так это ее личное дело. Если мужчина может себе позволить… гм-гм… несколько развлечься, то, черт побери, почему этого права должна быть лишена женщина? Потому что – хранительница очага! Именно так ответил бы на этот вопрос замполит Киреев. Ответил бы со всей убежденностью, со всей марксистско-ленинской правотой. Фарисей! Именно так, кажется, такие нехорошие люди именовались в Библии? Или – ханжа – так попроще будет. Насколько представлял себе Дубов, та необычайная свобода нравов, что царила в степных кочевьях, вовсе не мешала женщинам, выйдя замуж, быть охранительницами очага и надежной опорой мужа. Ах, славные какие обычаи! И какие женщины, какие девчонки! Независимые, сильные духом и телом, воительницы. Потому, наверное, и не очень-то прижились у кочевников многие обычаи мусульманства – ну-ка попробуй надень на таких баб паранджу! Они сами ее на кого хошь наденут! Славно! Очень это все Баурджину-Дубову нравилось, хоть и – что греха таить – смущался сейчас генерал собственных откровенных мыслей, уж больно неожиданными они для него – товарища, между прочим, партийного – были. Ну, как бы сказал замполит Киреев – морально-бытовой разложенец, вконец опустившийся тип, что уж тут говорить! Давно пора вызвать на партбюро да пропесочить, так чтоб мало не показалось. За аморалку-то, товарищ генерал, не только какой-нибудь звезды с погона можно лишиться, но и – в особо запущенных случаях – партбилет на стол положить!

– О чем задумался? – Джэгэль-Эхэ погладила юношу по плечу. – Знаешь, у тебя такие глаза сейчас были… Не знаю даже, как и сказать? Словно бы ты смотрел внутрь себя.

– Туда и смотрел, – улыбнулся Баурджин. – А ты неглупая девушка, Джэгэль.

– Я умная.

– Что же ты так себя ведешь? Ой, извини… Просто я видел кое-что утром в вашем кочевье…

– А! – Девушка засмеялась. – Я так и знала, что вы за нами подсматривали.

– Ну, не бросаться же на первых встречных.

Джэгэль-Эхэ почесала кончик носа – надо сказать, довольно изящного – и напомнила:

– Как же я там себя вела?

– Понимаешь… Это, конечно, твое дело, но, мне кажется, ты слишком уж противопоставляла себя другим, обществу!

– Это эти-то дуры – общество?!

– А у тебя есть другое?

– Нет… Слушай, а ты вообще не дурак.

– Спасибо. – Юноша шмыгнул носом. – Ишь как мы с тобой отвешиваем друг другу комплименты. Прям как в той басне – «кукушка хвалит петуха, за то что хвалит он кукушку».

– Никогда не слышала такой поговорки.

– Ничего, услышишь еще, какие твои годы?

– Знаешь что, Баурджин? – Девушка приподнялась на локте. – А давай искупаемся.

– Давай…

И оба, пробежав по шелковой высокой траве, с разбегу бросились в реку, поднимая жемчужно-пенные брызги. Вода оказалось теплой, приятной и такой прозрачной, что виден был и песок на дне, и черные, затянувшиеся зеленоватым илом коряги, и самые мелкие камушки.

– Ух, здорово как! Давай до того берега?

– Давай, поплыли…

Не столь уж и широка была река в этом месте, но все же, пока плыли, утомились, вылезли отдышаться и долго сидели на песке, тесно прижавшись друг к другу.

– Джэгэль-Эхэ, – погладив девушку по спине, прошептал Баурджин, – тебе кто-нибудь говорил, что ты очень славная?

Джэгэль-Эхэ фыркнула:

– Говорили и не раз… Ой, шучу, шучу! Ты – первый!

– Можно, я тебе еще раз поцелую… все твое тело…

– Зачем ты спрашиваешь?

И снова страсть, вспыхнув, словно сухая трава, охватила обоих, заставив остатками разума искать укромное место – мало ли, кто мог появиться на том берегу реки… или на этом. Они укрылись в желтых кустах жимолости и любили друг друга долго, страстно и нежно, так, что маячивший в небе коршун, словно устав завидовать влюбленным, камнем полетел вниз…