— Мэм, — сказала фельдшер. — Какие препараты вы принимали?

— Никаких. Я даже не знаю, как он сюда попал. Я проснулась, а он был здесь! С ножом в груди!

— Пульс сто десять, — доложила второй парамедик. — Артериальное давление девяносто шесть на семьдесят.

Женщина прошла мимо, направляя каталку к краю кровати, а вторая тем временем ставила Мэйси капельницу.

— Как давно он был ранен?

Аннабель покачала головой.

— Сколько времени тому назад?

— Не знаю, — ответила Шварцман. А возможно, крикнула.

Парамедики вдвоем подняли Мэйси на каталку и поправили под ним простыню. Неужели они считают, что это она пырнула его?

— Если вы хотите спасти жизнь вашего друга, вы должны рассказать нам, что здесь произошло, — сказала женщина, пока они пристегивали Мэйси ремнем, стараясь не задеть торчащий из его груди нож.

— Вы разговариваете с судмедэкспертом Сан-Франциско, — раздался голос из холла.

Анна вздрогнула.

В дверях стоял Хэл Харрис. Он выглядел полусонным, рубашка надета наизнанку. В руке детектив держал свой значок, демонстрируя его парамедикам.

— Она здесь тоже жертва, так что считайте, что она ничего не знает.

— Ну, если вы так говорите… — с сомнением в голосе сказала женщина.

— Да, я так говорю, — сказал ей Харрис, отходя в сторону, когда они выкатывали Мэйси за дверь.

Шварцман увязалась за ним следом. Хэл взял ее за руку и остановил.

— Стой.

— Я должна поехать с ним.

— У тебя есть где-нибудь халат, док?

Она впервые взглянула на себя: пижама залита кровью, сквозь тонкую ткань просвечивает грудь. Анна обняла себя за плечи.

— В шкафу. Около двери.

Хэл снял с крючка темно-синий махровый халат и протянул ей, придержав дверь шкафа открытой, чтобы Анна могла надеть его, не глядя в комнату. Завязывая пояс, она поняла, что все еще держит пробирку с кровью, и вручила ее Хэлу.

— Это моя кровь. Нужно проверить ее на наркотики.

Тот взял пробирку.

— Что ты помнишь?

Она покачала головой и обвела взглядом комнату.

Кровь. Море крови.

— Подожди, — крикнула Анна. — Я взяла у него кровь. У меня была пробирка с ней.

Шварцман ладонью ощупывала влажную верхнюю простыню, до тех пор пока не обнаружила пузырек, в котором было менее чем на дюйм крови.

— Это его кровь. — Она присела рядом со своим чемоданчиком и нашла этикетки. — Я напишу на них наши имена.

Она покопалась в комплекте в поисках маркера. Обычно у нее их было множество. Зрение затуманилось.

— Держись, Шварцман.

Анна попыталась встать. К голове прилила кровь.

Она протянула пробирку с кровью Кена и почувствовала, как та скатилась с ее пальцев. Хэл вскинул руку, и его пальцы сомкнулись на пробирке.

Стены накренились; пол поднялся. Рука Хэла обвила ее талию. Ее голова упала ему на грудь. Перед глазами все посерело, а затем и вовсе стало черным-черно.

Сан-Франциско, Калифорния

В больничной палате пахло дезинфектантами, пластиком и затхлыми нотками мочи и пота — запахи, от которых невозможно избавиться.

Хэл стоял спиной к широкой металлической балке, проходившей по внутренней стороне окна. Укрыться дальше от звуков и запахов остальной части больницы было невозможно. Шварцман доставили прямо в отделение интенсивной терапии.

Не считая тонкой занавески, разделявшей пространство размером десять на десять от главного стола, где постоянно трезвонили телефоны, здесь не было ни отдельной комнаты, ни уединения, а врачи и медсестры постоянно обсуждали своих пациентов — не слишком громко, чтобы их слова можно было понять, но и не слишком тихо, чтобы не обращать на них внимания.

В иной ситуации Хэл поручил бы слежку дежурному офицеру. Как ни крути, но она была их главной подозреваемой в нападении на Мэйси. Бритва Оккама — «самое простое объяснение обычно правильное».

Но здесь не было ничего простого. Ему, как и ей, хотелось верить, что за всем этим стоит ее бывший муж, что неким образом они смогут протянуть от него ниточку к смерти Сары Фельд, а теперь и к нападению на Мэйси. Или к убийству, хотя Хэл всей душой надеялся, что этого не произойдет.

Последний раз он видел Мэйси в комнате для допросов. Сбитый с толку, подавленный, тот, похоже, был искренне уязвлен вопросами, которые ему задавали.

Что поделать, такая у них работа. Вот только легче от этого не становилось.

Теперь же Хэл стоял в палате другого человека, который был первым кандидатом на роль виновного в преступлении.

Коллега. Хуже того, друг.

Окно позади него было большим, подоконник находился на уровне его колен. У стены стоял единственный стул с голубой пластиковой подушкой, но он на него еще ни разу не сел. Прошло несколько часов, а адреналин все еще бурлил в нем.

Шварцман просыпалась дважды. В первый раз она вскрикнула, как ребенок, и за ту секунду, что потребовалась ему, чтобы пересечь палату, попыталась сесть и схватилась за капельницу. На ее лице был написан неподдельный ужас. Увидев, что это он, она немного успокоилась, но тут в палату вбежали медсестры. Хэл держал ее руку, капельница была вновь зафиксирована, в жидкость добавлено успокоительное.

— Чтобы помочь ей уснуть, — пояснила медсестра, как будто он сам этого не понимал.

Проснувшись во второй раз, она прошептала имя.

— Мэйси…

Хэл снова взял ее за руку.

— Он выживет.

На самом деле он понятия не имел, так ли это. Мэйси сделали операцию, но пройдет не один час, прежде чем они узнают тяжесть нанесенных ему ранений. За время службы в полиции Хэл повидал немало случаев, когда жертва умирала от кровотечения.

Судя по тому, что он видел в квартире, крови для этого было достаточно.

Мэйси он ничем не мог помочь, но мог быть здесь ради Шварцман. Когда она проснется, к ней будет масса вопросов. Нелегких вопросов, и он хотел задать их ей лично. Куда она пошла прошлым вечером? Когда Мэйси пришел к ней домой? И что, черт возьми, произошло после этого?

Когда Хэл прибыл в квартиру, Шварцман держала пробирку с собственной кровью. Неким образом посреди всего этого хаоса она сумела взять образцы крови. И попросила Хэла проверить кровь на наркотики.

Хэл строго-настрого приказал дежурному офицеру дождаться прибытия Роджера и его команды, чтобы те незамедлительно доставили пробы в лабораторию. Сейчас они там. К завтрашнему утру у них будут результаты. Быстрее не получится, и без того у всех дел невпроворот.