нужно было назвать фамилию. Тогда люди понимали, где ты живешь, в какой семье. По фамилии судили о твоем роде, о тебе. Если фамилия была уважаемой, знаменитой, то и к тебе относились соответствующим образом. Я не могла назвать фамилию рода – у бабушки одна, у мамы – другая. Она ее сменила, выйдя замуж. Поэтому всегда отвечала, что я внучка Марии. Этого оказывалось достаточно. У русских фамилию не спрашивали.

Так вот, тетя Валя была русской, как и ее муж. Он умер рано – производственная травма, попал под косилку, потерял руку, начался сепсис. Спасти не удалось. Светочка была для тети Вали счастьем ее жизни. Ради нее и жила. И так радовалась, когда у Светочки появился жених. Местный, из уважаемой семьи. Красивый парень. Все видели, что Аслан на Свету заглядывается. Видели, что любовь между ними настоящая, а не просто так. Аслан дышать без Светы не мог, а она без него. Родственники отговаривали Аслана как могли – Света девушка, безусловно, хорошая, но не его партия. Для него уже лучших невест подобрали. Аслан уперся – только Света и все. Светочка вообще днями и ночами плакала. Убегала по вечерам. Тетя Валя знала, что бежит к Аслану. Не препятствовала. Нельзя такую любовь, которая не каждому по судьбе выпадает, губить. Сама глаз сомкнуть не могла. Головой понимала, что не будет у этой любви продолжения. Не дадут, не позволят, запретят. А сердце говорило – отпусти, а вдруг получится? Разве можно против таких сильных чувств идти? Тетя Валя ходила к моей бабушке за советом – как поступить? Бабушка пожимала плечами. Тетя Валя ходила к Варжетхан – погадать на бобах. Бобы тоже растерялись и падали то так, то сяк.

Сейчас я уже могу представить себе тетю Валю в тот момент и ни одной из женщин такого не пожелаю. Ей самой было тогда тридцать шесть лет. Светочку она родила в двадцать. Той едва исполнилось шестнадцать, а она уже считалась девушкой на выданье. Тогда и в пятнадцать сватали и замуж отдавали. Тетя Валя – молодая женщина, уже вдова. Ей бы кто посоветовал, как жить, как поступить. В душе еще сама девочка. Как принимать решения? Моя мама овдовела в двадцать восемь. Со мной, грудной, на руках. Но мама всегда считалась особенной. За нее никто не переживал, не волновался. Знали, что она справится, выстоит. Тетя Валя такой не была. Она в душе оставалась наивной девушкой, еще вчера девочкой, которая влюбилась в Толика. Той самой первой, самой сильной любовью. Той, которая никогда не забывается. Толик умер, и Валя не могла ему это простить – почему оставил ее, как он мог взять и умереть? Не имел права!

Варжетхан рассказывала, что женщины на смертном одре вспоминают не мужей, не детей, не внуков, а свою самую первую любовь. Говорят о Жориках, Аланах, Тотразах… они уже с ними, одной ногой на том свете. Знахарка твердила Вале, что нужно отпустить Толика, не разговаривать с ним, не рассказывать каждый вечер про Светочку – мертвые все слышат, все чувствуют. Беды не миновать. Заберет Толик или жену, или дочь. Мертвые такие же эгоисты, как и живые. Лучших к себе призывают, самых любимых.

Варжетхан была убеждена – счастливые воспоминания действуют на психику сильнее самых несчастливых, горьких. Именно поэтому не советовала возить «сложных» детей на карусели в парк аттракционов или в другие поездки. Они после пережитого восторга возвращались неуправляемыми, будто и не было терапии, лекарств. Так и есть. Счастье бывает больнее горя. Счастливые мгновения с каждым годом жизни случаются все реже, а горе – пожалуйста, хоть каждый день ложкой ешь.

Когда умирала Варжетхан, она вспоминала Сослана, про которого не знала даже моя бабушка. Знахарка начала рассказывать, как он приехал к ней на мотоцикле с коляской. Она села и все время одергивала платье, которое задиралось выше колен. Ее не беспокоило, что волосы превратились в птичье гнездо, что лицо в пыли. Она всю дорогу одергивала платье, а Сослан не смотрел на дорогу, только на ее колени. И это стало самым сильным и самым счастливым воспоминанием. Перед смертью Варжетхан вспоминала Софочку – девочку, которую впервые приняла сама. Как держала ее на руках, сама обмывала, как Софочка закричала. Варжетхан приняла тысячу младенцев, но лишь Софочка осталась в ее памяти. Умирая, она не помнила мою бабушку, не узнавала ее, а меня да – была ласкова, тянула руку, чтобы потрепать за щеку, говорила, что я красавица. Бабушка тогда плакала, сидя во дворе.

Меня же волновало, кому достанутся знаменитые бобы Варжетхан, на которых она гадала. Те бобы предсказывали будущее. Их выбросили, сожгли. Я о многом жалела – не сохранила, не сберегла, выбросила, не подумав. Но ни о чем так не жалела, как о тех бобах. Ведь достаточно было протянуть руку и забрать.

Варжетхан умерла раньше моей бабушки, чего та не могла ей простить. Ведь они давно договорились – бабушка умрет первой, и знахарка ее похоронит. Тогда мне стало по-настоящему страшно. Такой я бабушку никогда не видела. Она была неисправимой оптимисткой, находила хорошее там, где его сроду не водилось. Верила в людей, в будущее, непременно светлое. Ни на кого не держала обиды – ни на друзей, ни на врагов. Умела прощать. Не жила прошлым. Варжетхан хоронили согласно традициям. Пригласили плакальщиц. Вой стоял на все село. Бабушка не могла проронить ни слезинки. Так бывает – человек впадает в оцепенение. И его горе не выливается слезами, а остается внутри. Я знаю, что бабушка, чтившая и ценившая местные обычаи и обряды, так и не смогла понять и принять традиционные похороны.

«Там, где стоит люлька, появится и гроб». Бабушка, восхищавшаяся пословицами и поговорками разных народов, эту отрицала категорически. Как и присказку про покойного: «Много слез унес с собой». Считалось, что, если по покойному прольют мало слез, он не будет счастлив на том свете. Поэтому плакальщица должна была заставить людей плакать, чтобы их сердца болели. Да и весь ритуал вызывал у бабушки отторжение. Она хотела подойти к подруге, ближе которой у нее не было, поцеловать ее и попрощаться. Но традиция диктовала свои условия – церемония была четко регламентирована. И бабушке в ней места не находилось. Она слышала только бесконечный вой приглашенных плакальщиц, профессиональный, заводивший других женщин на истерику – многие приехали из города и других сел, чтобы проститься со знахаркой, которая им когда-то помогла излечиться, выносить, родить. Одна из плакальщиц начала бить себя по голове. Бабушка ушла. Ее боль была сильнее всех слез, вместе взятых. Меня