Пятый подручный приподнялся на локте, некоторое время смотрел на меня, а после вновь улегся.

– Верно говоришь. Наложница всё твердила, что йарг скоро заберет их с дочерью. Осталась бы жить, могла бы всё испортить. Вместо глупой женщины Хазму приставили.

– Она же вроде прислуживала наложнице еще в дартане йарга?

– Нет, – ответил Рахон. – Она пошла в дартан йарга служить, чтобы за обещанным ребенком приглядывать до срока. Потому вместе с наложницей в Даас вернулась и рядом с девочкой осталась. Хазма Акмаль как дочь любила. И махари ее. За ее смерть на тебя злобу затаила.

– Она за всё на меня злобу таит, – усмехнулась я. – Причиной больше, причиной меньше…

– Не поспоришь, – легко рассмеялся Рахон. – Так тебе про бальчи знать хочется? – И вот теперь я превратилась в слух. – Бальчи берут еще детьми. Второй подручный отбирает – Аккам. Он чует, кто сгодится…

– Как это?

– У нас у всех дар разный, – ответил илгизит. – Что-то все можем, а что-то лучше у одного получается, но у другого тяжко. Я вот в мысли влезть могу, а Аккам дух схожий у людей чует. На запах. Я как-то спросил, как это – силу нюхать. А он сказал: «Как ты запахи нюхаешь, так я дух чую». Кто, говорит, железом пахнет, кто травой сухой, а кто будто воздух после дождя. Алтаах его всегда отправляет учеников смотреть, чтоб понять, кто к чему приставлен будет.

– Нюхач, – усмехнулась я.

– Как сказала? – Рахон снова приподнялся на локте, а услышав, что хотел, хмыкнул и кивнул: – Точно, нюхач он и есть. Вот и бальчи будущих так же ищет. Они духом одним с махиром обладают. Вот таких малышей пяти зим от роду и забирает в Даас.

– А родители?

– Для родителей честь, что их сын самому махиру служить будет. Так вот, Аккам детей приводит, и тут их уже учить начинают. Этим третий подручный – Улсун занимается. У нас с ним схожий дар, он тоже в голову влезть может. Только я нужное вложу, а он от ненужного избавит.

– Разве это не одно и то же?

Сев, Рахон отрицательно покачал головой:

– Нет. – После сорвал травинку и сунул ее в рот. Некоторое время покусывал стебель, а затем продолжил: – Я могу внушить, что нужно, но так ненадежно. Улсун чувства забирает. Всё, что лишнее для бальчи. После этого дети перестают плакать, скучать по дому. Про родителей не спрашивают. Они их помнят, но им уже всё равно. Любопытства нет. Потом детей начинают обучать…

– И вправду тени, – потрясенно прошептала я. – Бедные дети… уроды чужой волей.

Илгизит меня не услышал, он продолжал рассказывать. И из его повествования следовало, что образование бальчи получали весьма недурное, по меркам этого мира конечно. Но помимо светского, так сказать, воспитания, им давали еще и военное. Полком командовать бы, наверное, не смогли, а вот телохранители были отменные.

– Не раздумывая свою грудь подставят, – говорил Рахон, – если, конечно, злодей через них пройти сумеет. Жестоки, как звери. Жалости не знают, мольбы не слышат, боли не боятся. Слушают только махира и верны ему одному. Больше никого не признают.

А еще они были связаны с ним. И эта связь позволяла им слышать Алтааха, где бы ни находились. А он слышал их слова, мысли и даже мог смотреть их глазами. Потому никто не рисковал перечить им, это значило бы перечить самому махиру. И потому Акмаль заискивала перед бальчи – она заискивала перед отцом.

И после этих слов у меня вопросов не осталось. Более того, теперь я поняла гораздо больше. Прислужник и вправду был рядом со мной, чтобы видеть и слышать, только не сам. Подле меня незримым призраком находился сам великий махир. Он слышал меня, наблюдал, изучал и давал прислужнику указания.

– А как ты узнал, что тебе позволено сопровождать меня сюда? – спросила я, стараясь подавить вдруг вспыхнувшую злость.

Впрочем, она была невелика, о шпионе подле себя я знала с первой минуты. Но та тень надежды, что я все-таки смогу со временем превратить бальчи если не в друга, то хотя бы в лояльного человека по отношению ко мне, сейчас окончательно развеялась.

– Почти так же, – ответил Рахон. – Махир связан со всеми нами. Пока мы в Даасе, он может обратиться к каждому.

– А за пределами Дааса, выходит, теряет вас из виду? – оживилась я. – Потому ты рассказываешь мне всё это? Сейчас он нас не слышит?

Илгизит промолчал, но его ответ был мне и не нужен. Вольно или невольно, но Рахон обронил примечательную фразу. Впрочем, ничего этакого пятый подручный не сказал. Разве что открыл, кто такая Акмаль, но даже подобные сведения были интересными, хоть особой важности не имели. Разве что выяснилось, что она, пожалуй, более высокого рождения, чем я. Пусть бастард и дочь бастарда, но все-таки королевской крови. Впрочем, мой муж стоял выше ее мужа, и в этом мы сравнялись. Ну, это так… ирония. В Белом мире подобным мелочам не уделяли столько внимания, как в моем мире, насколько я это помнила.

И всё же я спросила:

– Отчего ты так откровенен со мной?

Пятый подручный чуть удивленно приподнял брови, после обернулся на руины храма и пожал плечами.

– Мне хочется говорить тебе правду, – сказал Рахон. – Ты не болтлива и умна. Вопросов задаешь много, любопытна, но держишь при себе, что узнала.

Я тоже обернулась и задержала взор на последнем саваларе, как назвал его Шамхар, и улыбнулась, вдруг заподозрив, что на откровенность илгизита влияет само место. Пусть не полностью, но он открылся. Уже неплохо. Возможно, начало к откровениям, положенное под влиянием места и божества, после перейдет в привычку говорить правду. Если так, то я еще многое могу узнать. Весьма недурно.

– Возвращаемся? – спросила я, готовая подняться на ноги.

– У тебя больше нет вопросов? – с иронией спросил Рахон.

– У меня их великое множество, – усмехнулась я в ответ. – Но вряд ли ты готов на них ответить.

– А ты спроси, – подмигнул илгизит.

– Почему ты не пользовался своей силой на землях таганов?

Пятый подручный ответил удивленным взглядом.

– Я пользовался…

– Да, – кивнула я. – Забирался в голову, но то, что ты проделал с руинами… Если у тебя такая великая мощь, то почему ни разу не использовал ее там? Когда я сбежала к пагчи, ты мог в одиночку войти в племя и вернуть меня, но притворился мертвым, а потом скрывался. И чтобы увести Акмаль, ты тоже действовал скрытно и воспользовался дурманом. Почему? – Рахон в этот раз медлил