– Тогда зачем ему было ехать в Африку? Только если решил расширить свое поле деятельности, а? Надо проверить, не пропадали ли там подростки до его съедения.

– Это мы сделаем. А насчет «зачем» – может, они его застукали? Брат с сестрой? Несущие добро? А может, застали не на месте преступления, а за неблаговидным поведением с кем-то из девочек? Стерпеть такое они не могут. Сажают на пароход – и вперед, пришло время миссионерства. А там уже о нем царь зверей позаботился.

Концовка Еве не понравилась.

– А мы уверены, что он был, этот царь зверей?

– Я проверила полицейский рапорт, свидетельство о смерти, о кремации и транспортировке праха обратно в Нью-Йорк.

– Лучше бы тело, – проворчала Ева. – А еще лучше – если бы был живой убийца, которому мы можем надрать задницу. Но пока займемся покойником.

– С трудом верится, что кто-то из них станет его покрывать, узнай они, что эти девочки – его рук дело.

– Кровь не водица.

– Ладно, может, и так. Но они не производят впечатления идиотов. Или людей, способных рисковать. Неужели они оставили бы тела лежать там?

– Нет, если они о них знали, и это меня тоже настораживает, – признала Ева. – Итак, как я уже сказала, может, так далеко дело и не зашло. И может, версия про брата – пустышка, а он был еще одним святошей, на славу угостившим какого-то льва.

– Как первые христиане. Ты знаешь, что римляне их скармливали львам под радостные вопли толпы?

– И зачем?

– Кровожадные, наверное, были.

– Я не о римлянах, это-то как раз понятно.

Пибоди моргнула.

– Да?

– Кровожадные, – повторила Ева. – Лучше съедят тебя, чем меня. Власть. Но кого я не понимаю, так это христиан. Почему было не сказать: ну ладно, римская сволочь, скармливающая нас львам, я признаю, Луиджи – или кто другой – замечательный бог.

– Луиджи?

– Неважно. Сказал – и деру в эти… как их… пещеры!

– Катакомбы?

– Ну да, точно. Беги в свои катакомбы, выпей вина, планируй свое восстание, чтобы дать какому-то римлянину пинка под зад.

– Я все-таки под впечатлением от бога по имени Луиджи. Но мне кажется, они были мирными.

– Да, и чего добились? Превратились в львиный помет.

– Ух ты!

– Причем в буквальном смысле. – Она повернулась к зазвонившему телефону. – Даллас, на связи.

С экрана ей улыбалась следующая жертва.

– Эту подавали в розыск, – сразу узнала Ева. – Перепроверь. Я помню ее по ориентировке.

– Запустила уже. Так. Ким Терренс, тринадцать лет. Сбежала из дома в Джерси-Сити, штат Нью-Джерси. Заявление подала мать. Отец к тому времени отбывал срок за разбойное нападение.

– Посмотри свежую информацию.

– Как раз грузится. Мать повторно вышла замуж, два года назад. Переехала с супругом в Вермонт, где они держат небольшой отель. У мужа двое взрослых детей. Если вкратце – подвергалась избиениям со стороны бывшего мужа. Судебный запрет на контакты. Тот сейчас снова за решеткой – нападение с изнасилованием. Женат во второй раз. В ее файле стоит постоянная метка о розыске пропавших, с компьютерной корректировкой фоторобота по возрасту.

Пибоди вызвала на экран последний фоторобот – лицо женщины под тридцать.

– Даллас, она продолжает ее искать.

– Я ее извещу. Давай-ка посмотри, есть ли там какие-то связи с Обителью, с БВСМРЦ, с кем-то из персонала или воспитанников.

– Итого у нас опознано семеро, – прикинула Пибоди, когда Ева уже ставила машину в гараж Управления. – Остались еще пять.

Ева приколола новые фотографии на рабочий стенд. Эта последняя девочка, Терренс, так и не обрела той внешности, какую для нее сгенерировал компьютер. Она навечно осталась в том неуклюжем возрасте, когда зубы кажутся чересчур крупными, а глаза – слишком широко распахнутыми.

В списке воспитанников, полученном от Филадельфии Джонс, ее не было. Для уверенности Ева связалась с опекой и льстивыми уговорами, запугиванием и надоедливым нытьем добилась, чтобы ответившая на звонок измученная и несчастная соцработница залезла в архив.

На Ким Терренс имелось досье. Прогулы в школе, магазинные кражи. Два раза мать с дочерью искали прибежища в кризисном центре для жертв домашнего насилия, оба раза посещали сеансы психолога.

И каждый раз мать возвращалась домой и тащила ребенка в тот ад, каким, судя по всему, была жизнь этой семьи. Классический вариант, подумала Ева, все они так и поступают. Но в данном случае матери девочки удалось в конце концов разрубить этот гордиев узел, но это произошло тогда, когда дочь уже стала пропадать на улице, а сама она исчерпала все внутренние ресурсы.

Слишком поздно, подумала Ева. Девочка уже потеряла веру в мать, которая неизменно возвращалась к животному, истязавшему ее саму и терроризировавшему зачатого совместно ребенка. Перестала думать о том страхе и ненависти к самой себе, которые удерживали мать на привязи у мучителя, и о том, как разрушить этот стереотип, перевернуть страницу.

И она уже никогда не увидела в зеркале своего взрослого лица.

Ева подытожила записи о новой девочке. В церковь, как Лупа или Карли, не ходила. И не восставала против родительских ограничений, как Линь. И не была ожесточившейся оторвой, как Шелби. Скорее – как Микки, решила Ева. У нее просто иссякло терпение.

Она провела еще какое-то время на телефоне, пробуя потянуть и связать какие-то ниточки, по ходу дела обрезая лишние. Потом занялась тем, что не давало ей покоя, – стала смотреть добытые Пибоди данные по Монтклеру Джонсу.

Самый младший из четверых братьев и сестер. Прожил всего двадцать три года. Между ним и Филадельфией разница в семь лет, отметила Ева. Обучался на дому, как и его братья и сестры, но в отличие от Нэша с Филадельфией не работал в госучреждениях и не аттестовывался на соцработника.

В противоположность сестре Сельме, которая была почти на тринадцать лет его старше, не путешествовал, не осел подальше от родни и не создал семью.

Она рыла глубже, рыла вперед, рыла по сторонам.

Когда вошла Пибоди, Ева жестом попросила ее подождать и продолжила разговор по телефону.

– Благодарю вас за помощь, сержант Овусу.

– Всегда рада вам помочь.

Пибоди взглянула на экран телефона, заинтересовавшись, какое лицо у особы с таким приятным, мелодичным голосом.

– Я поговорю с дедушкой и дядей. Если будет новая информация, я с вами свяжусь. Приятного вечера, лейтенант.

– И вам, сержант.

– Что это было? Кто это был?

– Сержант Алика Овусу, Управление полиции и безопасности республики Зимбабве.