11 (21) мая Гедеон и Ненул сообщили в Посольском приказе Алмазу Иванову, «о чем они к царскому величеству присланы». 13 (23) мая после аудиенции у государя делегация обрела право на контакты с официальными лицами, после чего Никон выжал из этого козыря максимальный эффект. Во-первых, он в ближайшее воскресение, 18 (28) мая, провел заключительное и главное заседание чрезвычайного собора, ради которого всех иерархов и свезли в Москву. Рассматривалось персональное дело Ивана Исронова. Из пятидесяти присутствовавших сорок одна персона проголосовала за отлучение чернеца Григория Неронова «с ево единомысленики от святыя церкве». На два голоса Никон возлагал большие надежды. Слову вселенского патриарха Макария Антиохийского априори доверяли десятки тысяч верующих, в том числе и из числа колеблющихся. Гедеон, митрополит Молдавский, представлял православную общину, стремившуюся к унии с Россией. Исповедовали соплеменники митрополита греческий вариант православия. Тем самым осуждение Неронова Гедеоном также подталкивало многих прихожан, симпатизировавших «боголюбцам», воздерживаться от активных действий ради укрепления единства возникающей буквально на глазах великой общности православных народов.

А то, что вхождение Молдавии в Россию не просто декларация, Никон наглядно продемонстрировал всем 22 июня (2 июля) и 7(17) июля 1656 г. В первый день в Успенском соборе на верность России присягнула светская часть депутации (полтора десятка персон) во главе с логофетом Григорием Ненулом, во второй — митрополит Гедеон. Боярин со свитой целовал крест из рук архиепископа Тверского Лаврентия и протопопа собора Михаила. Гедеона благословлял сам Никон в присутствии тех же двух помощников. Предполагалось, что князь Георгий-Стефан произнесет клятву у себя дома, в Яссах, по приезде туда специального русского посла — думного дворянина Ивана Ивановича Баклановского. Разумеется, никакой посол в Молдавию не отправился. Никон не планировал воевать еще и с Турцией помимо Польши и Швеции. А торжественные акции, устроенные в июле в Успенском соборе, являлись не более чем вторым элементом контрпропаганды, тормозящей рост сторонников Неронова и выигрывающей время, пока из Прибалтики не подоспеет сокрушительная для нероновцев новость о торжестве русской армии над шведской.

* * *

В четверг на Вознесенье 15 (25) мая 1656 г. Алексей Михайлович двинулся с войсками в Смоленск, откуда намеревался повернуть на север, к Риге. Проводы длились два дня. В первый день оба патриарха благословляли царя в Москве, 16 (26) мая продолжили прощание в загородном селе Никона, в семи верстах от столицы. Трапезничали в окружении царской свиты до позднего вечера. В город возвратились к рассвету. Павел Алеппский сопровождал Макария повсюду, за два дня «зрелищ», видно, вымотался совершенно и в субботу 17 (27) мая отдыхал, вследствие чего в «дневнике» архидиакона возник пробел. Соборное заседание, отлучившее Неронова от церкви, он проспал. Оно состоялось ранним утром 18 (28) мая в Крестовой палате под звон колокола, благовестившего к воскресной литургии в Успенском соборе. Со службой немного припозднились и не только из-за этого. Прежде архидиакон русского патриарха зачитал с амвона «Протопоповы вины», а певчие и духовные «власти», в том числе и Никон с Макарием, пропели иноку Григорию анафему.

Высшие иерархи протомились в Москве до 2 (12) июня 1656 г. На последней встрече все заверили собственноручно протокол обсуждения книги «Скрижаль» с добавлениями, намеченными патриархом московским к печати. Отредактированный «завод» Арсений Грек издал 30 июля (9 августа) 1656 г. А первые шесть экземпляров Маркел Вологодский купил 26 июля (5 августа) того же года. Очевидно, Никон распорядился продавать книгу, не дожидаясь выпуска двенадцати дополнений, включая деяния двух соборов — 1654 и 1656 гг. (второе под занавесом «Слово отвещателю»). В отличие от «Служебника», «Скрижаль» массового читателя не имела. Ею интересовались те, кого простые ответы на сложные вопросы не удовлетворяли. И в таком качестве она стала третьим доводом убеждения против программы ультра-«боголюбцев» наряду с актом отлучения Неронова и молдавским «спектаклем».

Репрессивный метод тоже применялся. Но вряд ли правомерно вменять в вину Никону гибель Павла Коломенского. Наоборот, перевод узника в том же 1656 г. с острова, затерянного посреди Онежского озера, в окрестности Новгорода, в Хутынский Спасо-Варлаамиевский монастырь, под присмотр архимандрита Евфимия вполне походит на смягчение условий содержания, а не ужесточение. Не патриарх всея Руси посоветовал другу Неронова прикинуться юродивым, чтобы не сидеть в четырех стенах, а бродить на воле и проповедовать. Через месяц-полтора подобных прогулок Павел исчез, пропал без вести, и то, что нероновцы тут же списали трагедию на убийство, инспирированное Никоном, характеризует их не с лучшей стороны. Если Никону и требовалось кого-то устранять подобным образом, то никак не Павла Коломенского, а… читатель догадывается кого. Только смерть или арест Неронова могли ослабить оппозицию обрядовой реформе. К тому же кто выиграл от исчезновения «блаженного» епископа? Никон или скромный инок Игнатьевой пустыни?..

Правда, Неронов маскироваться умел очень хорошо. Хоть в записке игумена Феоктиста и утверждается, что патриарху донесли, где прячется монах Григорий, в действительности люди Никона обнаружили и чуть не поймали Неронова по чистой случайности. Искали-то старца Феофана, опекавшего Григория на первых порах после пострижения. За ним боярский сын Иван Козлов нагрянул в дом попа Воскресенской церкви усадьбы Лукьяна Унковского, в Телепшинском стане Вологодского уезда, которого тоже звали Григорием. Похоже, москвичи не сразу поняли, кого еще застигли помимо переславского старца — самого Ивана, вернее Григория Неронова. Увы, сыщики и опомниться не успели, как толпа местных крестьян, которую привели «шурья» попа Григория, «Онофрейко да Кондрашка Кириловы», ввалилась в избу. Несколько минут сутолоки и неразберихи два «беглых чернца» использовали, чтобы выскользнуть наружу и уйти «неведомо куды». В итоге отряд Козлова возвратился в Москву ни с чем, и 20 (30) августа 1656 г. Никон разослал по всем городам, уездам, монастырям московского государства грамоту с повелением обоих старцев отыскать и, заковав, доставить в Москву.

В описанном выше эпизоде с заступничеством крестьян есть одна неясность, а именно, кого, сломя голову, бросились вызволять мужики. Разумеется, биограф Неронова уверенно заявил, что народ спасал вождя «христолюбцев». Однако в официальном документе, грамоте Никона от 20 (30) августа 1656 г., крестьяне фигурируют как сила несознательная. Они не отняли, не вырвали из рук стражи двух старцев, а всего лишь «поймать не дали», «с попова Григорьива двора отпустили». Иначе говоря, по недоразумению помешали Козлову исполнить свой долг. И о каком недоразумении может идти речь? О путанице имен. Ведь и попа волостной церкви, и опального монаха звали Григорием. Высока вероятность, что хлебопашцы Унковского ринулись спасать священника местной церкви, а не заезжего «чернеца». На помощь-то позвали «шурья» Воскресенского иерея. Умышленно или нет, а братья -«Кириловы», женатые на сестрах попа Григория, перехитрили и односельчан, и команду Козлова. Под шумок возникшей сумятицы Неронов и Феофан, взяв с собой дьячка Воскресенской церкви Андрея, крещеного татарина, ушли из дворянской «вотчины». Около полугода лидер гонимого движения скитался по российской глубинке, шагая от города к городу, от деревни к деревне, видя воочию, как жители «градов» и сел воспринимают никонианские «Служебники» и вводимые ими новшества, как реагируют на агитацию против реформы. Монашеское одеяние на монахе-паломнике сему неплохо способствовало. И вот ориентировочно поздней осенью 1656 г. он вдруг решает прекратить скитания и устремляется в Москву. И не для какой-то конспиративной работы, а для встречи с Никоном, и больше того — для покаяния.