армии в ВЛА, Вова стал редко приезжать домой, потому что младшекурсники жили и учились на казарменном положении, что Вове очень понравилось, хотя его мама к тому времени получила от работы отдельную двухкомнатную малогабаритную квартирку, и, казалось бы — приезжай, живи, теперь у неё своя комната, у него будет своя. Но ему почему-то лучше было жить в казарме, даже при жёсткой дисциплине, даже в выходные, всё равно — лучше, и домой он совсем не стремился, но мать этого не понимала, и когда он ей звонил, звала его приезжать «домой», когда их стали отпускать из казармы на побывки. А он тайно, как в детстве, всё ждал, что мама не просто позовёт его, а горько заплачет оттого, что он не приезжает, что скажет сквозь слёзы, как сильно она по нему соскучилась, что она его так любит, ждал, что она будет звать его в новую квартиру, потому что без него ей там плохо, пусто…Но ничего этого не было, и голос её был сух, как осенний лист, не было в нём ни малюсенькой капли тепла, любви, а ведь она осталась одинокой, замуж больше так и не вышла, хотя звали и не раз.

И так же тайно, как в детстве, он ждал, что отец вспомнит про него, но и этого тоже не случилось. Однажды Вова, уже будучи курсантом, каким-то немыслимым образом сам разыскал адрес отца, накупил подарков, поехал к нему в курсантской форме, в невероятном волнении — так он ждал этой встречи, он был почему-то безоговорочно уверен, что отец ахнет от неожиданного восторга, обрадуется несказанно…Номера телефона узнать не удалось, поэтому поехал, не позвонив, наугад. Отец и его нынешняя жена были дома и встретили его ледяным изумлением, ну, за подарки, конечно, поблагодарили, дежурные вопросы, конечно, позадавали, чаем, конечно, напоили, но уж очень было видно, что они понятия не имеют, о чём с ним ещё говорить, кроме как о бывших родственниках и учёбе в ВЛА. Больше Вова туда не ездил, а отец тогда даже не спросил, как с ним связываться. В тот же вечер, уехав от отца, Вова напился в дупелину, в хлам, в полном одиночестве, за какими-то гаражами, выхластав без всякой закуски большую бутылку водки (вообще-то он мог запросто умереть), благо, что в казарму можно было не возвращаться, а мать тогда подумала, что он именно в казарме и ночует, так что и беспокоиться о нём нечего, а никаких мобильников/смартфонов тогда и в помине не было. Прочухался он там же, за гаражами, в густых зарослях высокой травы, крапивы и кустов: в мятой курсантской форме, промокший насквозь, хорошо ещё, что никто на него там случайно не наткнулся, иначе карманы бы вывернули по полной, да ещё, скорее всего, и измутузили бы до полусмерти. Он, как мог, почистился, потом с трудом поехал к бабушке с дедушкой, которые страшно испугались, увидев его в таком виде, что-то им жуткое врал, но старики очень доверчивы, бабушка привела его форму в порядок, пока он мылся, потом спал, потом дедушка пытался всё же выяснить, что же с ним случилось, а бабушка пыталась накормить его обедом, но есть он совсем не мог — кусок в горло не лез, только очень просил стариков не звонить матери, дескать, он сам ей всё расскажет, и наконец под вечер уехал в казарму. Но матери он так ничего и не рассказал, ни о том, что раздобыл адрес отца, что ездил к нему, что потом напился вдрызг, что валялся за гаражами — ни-че-го…

Со временем Вова всё же стал приезжать из института на побывку в свой новый дом, а в старших курсах уже совсем переехал на житьё. В выходные он ходил с мамой на ближний рынок за продуктами, чтобы нести домой тяжёлые от овощей сумки, он всегда помогал ей во всех делах по дому, хотя не было ни одного раза, чтобы она его хоть за что-то похвалила, хоть за что-то просто сказала «спасибо», более того, она всегда была хоть чем-то, но раздражённо недовольна: то тем, как он помыл посуду, то тем, как он вымыл пол, как «плохо» вытряхнул коврики, но он готов был и это принимать как есть, потому что очень, очень хотел, чтобы можно было говорить «…а вот моя мама…». Мама даже разрешила ему звать на день рождения в марте своих сокурсников, и он созывал, каждого из них с невесть откуда взявшейся гордостью знакомил на пороге с мамой и с давней тайной сладостью говорил: «А это моя мама, Валентина Ивановна…». Приезжали и Витя с Таней, но никаких других девушек не было. Вова и Таня активно участвовали в готовке, и стол получался богатым от Таниных самых разных салатов, зажаренной курочки с картошкой, испечённого Таней торта. Водку, вино и шампанское Вова закупал сам в большом количестве. Гуляли всегда шумно, весело, очень много пили, но никакого непотребства не случилось ни разу, даже Вова умудрялся на своём дне рождения не упиться в отключку. Идеальный порядок в квартире после отмечания торжества всегда наводил он сам, мама в этом не участвовала, потому что жаловалась на плохое самочувствие, правда, Таня обязательно приезжала помочь в уборке. Как раз на этих днях рождения, которые и были-то устроены всего 3 раза, Таня увидела, как сокурсники любят Вову, именно от них она узнала, что он начисто забывал о себе, когда кому-то из них нужна была хоть какая-то помощь: вытянуть человека из смертельного отчаяния, втайне поехать и поговорить с его родителями, если именно так было нужно, отдать не задумываясь любую из своих вещей, которая кому-то из сокурсников очень приглянулась. Он всегда себя подставлял по любой удар, если знал, что этим спасёт приятеля, он знал, что именно себе делает плохо, делая другому хорошо, но он поступал так не ради слов похвальбы или восторга себе — этого он даже не держал в голове, а просто не умел иначе, эта потребность защищать тех, кого он считал своими близкими людьми, приятелями и даже друзьями, не говоря уж о своих самых родных людях, была в нём, как кажется, врождённой, он был таким с раннего детства, когда не задумываясь ни секунды отдавал любимую игрушку тому, кто вырывал её у него из рук, и не плакал, хотя очень хотелось. Он оставался таким же отдающим всё своё, если кто-то этого даже не требовал, а просто хотел, и в школе, и даже в