ней, к маме, которая странно не придавала значения тому, что Вова всё чаще приезжал домой пьяным, хотя и не в стельку, поэтому она воспринимала это, как нечто преходящее, как естественные расслабления с друзьями-сокурсниками.

ВЛА была тогда высшим учебным заведением, готовившим военные кадры с высочайшим уровнем владения иностранными языками и вообще — с уровнем интеллекта несравнимо выше среднего, так сказать, общепринятого. Вова, от природы очень легко впитывавший чужие языки, в совершенстве, без акцента овладел английским и кхмерским, так, как будто это были его родные языки, ну, и немного, на факультативе, свободно залопотал по-французски и по-шведски, хотя сам называл это полнейшим дилетантством, просто эти два последних языка ему нравились, поэтому он и выучил их — просто так, ни для чего. А если ещё учесть, что Вова с ранней юности пристрастился к чтиву самых разных жанров (военная мемуаристика, история, публицистика, философия, художественная литература всех проявлений, времён и стран), то разговоры с ним оказывались очень глубоки и интересны не только преподавателям-интеллектуалам, но и вообще людям, для которых мир духа значил очень много.

Но вот однажды, уже на 3-ем курсе, он сам подставил себе крутейшую подножку, сам своими силами закатал себя в асфальт: он напился там, в казарме, в полный хлам, как, почему, с чего???? В казарме! И закатил там страшный погром, скандал, буянил, орал с матершиной, норовил всем подряд «начистить рыло», из него тогда попёрла вся гниль ненависти к «совку» вообще, всего того, из-за чего они так часто стали ругаться с дедом почти сразу после возвращения Вовы из армии. Его там скрутили наконец, но он и скрученный бушевал, рвался, поносил всех и всё.

И на следующий же день ему дали мощного пинка из ВЛА, наплевав на его блестящие учебные успехи, полностью свободное к тому времени владение английским, кхмерским, французским и шведским. И тогда дед, одев старый свой парадный костюм и белую рубашку, поехал на приём к декану и ректору — уговаривать, чтобы внука не выгоняли, брался поручиться за него, несмотря на то, что отношения с когда-то до жути любимым внуком совсем разладились, они часто и очень зло ругались, но вот случилось — и дед поехал биться за внука. Дед не один десяток лет был то мастером сборочного цеха на крупном авиазаводе, то потом — замом начальника этого цеха, потом и начальником цеха, он умел договариваться, он знал, как и что сказать, какими словами, с какими интонациями, когда и перед кем прогнуться ради достижения нужной цели, так что переговорами с деканом и ректором его было не сбить с колеи. И — у него получилось. Правда, учиться после всей этой истории Вове стало очень трудно, не из-за учёбы, а из-за невидимой обстановки, сложившейся вокруг него не только со стороны преподавателей, но и со стороны многих, однако не всех, сокурсников, а ведь и они тоже иной раз так налакивались, только они-то точно знали где, когда и сколько можно, и того, что устроил Вова, они не устраивали, тем более — в институте, в казарме.

А вскоре после этого Вова всё же переселился домой, однако с матерью было очень холодно, но какой-то совсем уже крохотный кусочек давней, едва дышавшей детской любви к ней ещё еле-еле жил в нём, никак не умирал, и он всё ждал и ждал, что она наконец полюбит его.

Натура его была такова, что, живи он в десятилетия жути сталинских лагерей, он был бы не просто истерзан и брошен в застенок, но очень быстро был бы расстрелян: уж очень всегда и везде, не помня о страхе, не задумываясь о страшных последствиях, громко лез бы на рожон, во всеуслышание выступая в защиту уже посаженных, но, по его уверенности и убеждённости — невиновных в том, в чём их обвиняли, уж больно безбоязненно пёр бы защищать правду и только правду, что тогда было равносильно сначала пыткам, а потом смертному приговору. Но ему повезло в том, что он родился спустя пару лет после так называемого «разоблачения сталинского режима», так что тот ужас его не застал. Однако всё равно характер его был непримирим с несправедливостью, с отъявленной всеобщей ложью, с лицемерием и фальшью совка. Именно это было в его натуре несгибаемым стержнем, всё остальное было лишь обрамлением и дополнением к этому. Вот почему он, уже став взрослым, уже учась в институте, так часто в хлам разругивался с дедом, ортодоксальнейшим коммунистом и приверженцем, защитником советской власти в родной стране, как единственно верной и правильной власти. Дед, кстати, умудрился не попасть ни в лубянские или бутырские жуткие застенки, ни в лагеря ГУЛАГа, ни в какие. Было ли то редчайшим везением или же чем-то другим, тайно замурованным в памяти ото всех не только родных и близких, но и ото всех вообще — кто ж знает…

Как они ругались, в пух и перья, до белой ненависти дуг к другу, слышали и видели лишь бабушка и Таня с Витей, когда приезжали из институтов. Дед его выгонял, бабушка пыталась их угомонить тогда, да только без толку, Витя пытался соваться в эти даже не споры, а калёные свары, пытался свести их на уровень цивилизованного спора — да куда там! Эти двое Витю даже не слышали…

А в какой-то отрезок времени на последних курсах института у Вовы возникла тайная девушка, подруга. Он не познакомил её ни с кем из родных, никто её не видел, лишь Тане он как-то однажды рассказал про неё, и видно было, что он сильно влюблён. Он не говорил, где познакомился с ней, была ли она младше него или его ровесница, где она училась и училась ли вообще, а Таня почему-то страшно стеснялась спросить обо всём, ей казалось, что это будет крайне бестактно, цинично. Он лишь рассказал, как побывал у той девушки в гостях по её же приглашению, познакомился с её родителями, отец её был очень крутым генералом каких-то там войск, мать её нигде не работала, потому что муж обеспечивал своей семье самую роскошную и беспроблемную в бытовом отношении жизнь. И квартира у них была (по словам Вовы «с футбольное поле») в шикарном даже и по нынешним временам доме в шикарном даже и по нынешним временам столичном квартале, окружённом с трёх сторон старым парком.

Вова всё же закончил институт и сразу согласился на предложение уехать в глухой закрытый военный городок на Дальнем Востоке в Приморском крае