Вечер начался! Мама Валя и Таня отлично понимали, что остановить этот несущийся под откос поезд им не под силу, а ребятки-офицеры, те самые, которые с блестящим ВЛАковским образованием, с ещё не успевшим слинять столичным лоском, со свободным владением разными восточными языками пили исключительно водку, пили так, как, наверное, раньше дремучие, полуграмотные, полудикие мужики напивались: до полного умопомрачения, до полной отключки. И Вова вместе с ними. Мама Валя и Таня водку совсем не пили, но Вова это предусмотрел и специально для них припас бутыль сухого вина. И хотя мама Валя за столом в вечер приезда старалась быть весёлой, общительной, это у неё почему-то плохо получалось, Таня же и вовсе скукожилась, поднимала свою рюмашку, когда требовалось, покушала немного того, что Вова для них приготовил (очень просто: сыр, колбаса, огурцы и всякие консервы) и потом весь этот вечер, перешедший в ночь, сидела тихо-тихо, как пришибленная, так что на Вовиных сослуживцев, скорее всего, произвела впечатление полудурочки.

По утрам Вова уезжал на работу на служебном автобусе вместе с другими ребятами, возвращался поздно, всегда заходил к матери и Тане, но о работе вообще ни полслова не говорил, спрашивал, что посмотрели в городке мать и Таня, что прикупили в магазинах и о прочей ерунде. Потом он уходил в свою комнату, и они не видели его до следующего вечера. Городок был не такой уж и маленький, там были и деревянные дома, и малоэтажные блочные, в которых жили семьями. Были школа-восьмилетка, магазины, аптека, однако не было больницы, а поликлинику изображал некий домик с помещением для приёма больных и с комнатой на несколько коек для тех, кого надо было всё же госпитализировать, не дожидаясь приезда квалифицированного врача из ближайшего города. Там работали два врача-терапевта, приехавшие из каких-то городов со своими семьями, и две фельдшерицы, из местных. В крайних случаях вызывали из ближайшего города или из большого села «Скорую», которая зимой в сильный буран никаким образом не могла доехать скоро. Ну, а если у кого-то из жителей городка зуб ночью разболится, хоть на стенку лезь, или начнутся преждевременные роды, или ещё какая напасть случится, сбой в человеческом организме, то тут уж только на бога приходилось уповать: пока «Скорая» доедет, а терапевты, хотя и делали всё, что могли, но однако же — не боги.

Люди, которых называли «местными», укоренились в городке кто за несколько лет, а кто и за десятилетия: ведь кто-то должен был работать продавцами в магазинах, уборщицами, учителями в школе, фельдшерами.

В продуктовых магазинах можно было купить все основные продукты для нормальной жизнедеятельности человеческого организма, было много разной замороженной рыбы, в общем вполне себе нормально, в универсальном же магазине было много и одежды, и обуви, были там и японские товары, и мама Валя купила Тане красивую тёплую японскую кофту, которую Таня очень полюбила и не истрепала, хотя носила очень часто в холода, до самой своей старости. В общем они прикупили там очень приличного импортного восточного барахлишка.

Но, если не считать магазинов, то делать в этом городке было совершенно нечего, по выходным в клубе крутили какие-то фильмы, но мама Валя и Таня прожили всего 7 дней, и в выходные уже должны были уезжать во Владивосток — на свой поезд. И тоска же в этом городке была просто смертная, и как-то совершенно понятно становилось, отчего молодые неженатые парни, прибывшие туда на свою сверхсекретную работу и живущие в общаге, так глухо начинают там бухать. Вова однажды рассказал, что некоторых ребят их высокопоставленные отцы отзывают отсюда и переводят из этой глухомани в большие города, потому что точно знают, что каким бы блестящим китаистом с разными диалектами или японистом, или другим каким востоковедом ни был сынок, но, попав в такую яму, как этот военный городок, он свинтит с резьбы очень быстро, если останется там на годы или не дай бог — десятилетия. Но Вова говорил, что есть в общаге и такие пацаны, которые принципиально не участвуют ни в каких попойках, понимая отлично, чем всё это закончится. Были и такие, которые находили себе жён прямо здесь, в городке, и переселялись из общаги в дом или квартиру жены, так что у них, кроме работы, была обычная семейная жизнь. Понять местных девчонок, на всю катушку рвущихся найти мужей среди живущих в общаге столичных ребят-офицеров можно было без всякого напряжения мозгов: все тамошние девчонки всеми силами желали вырваться из родной дыры, в которой оказались из-за родительской жизни, страстно желали уехать навсегда в любой большой город, конечно, с мужем, чтобы надежней, твёрже стоять на земле, и любовь тут была вообще ни при чём: главное, чтобы парень взял в жёны и потом увёз бы отсюда навсегда туда, к себе, в большой город, а там уж как-нибудь всё сложится, всё получится…И надо сказать, что многим девчонкам это удавалось, потому что все парни-офицеры в общаге были холостыми. Вообще же немыслимо было понять, как в этом тёмном углу можно было жить и выживать. Тогда Таня не увидела того, о чём лишь много лет спустя, приехав домой в Москву, рассказал ей Вова: какая в этом городке жутчайшая детская и юношеская токсикомания и наркомания, уже с 11–12 лет, а на какие шиши? Да всё очень просто: тут ведь употребимы любые галлюциногены в сочетании с бытовой химией и теми «колёсами», которые продают в аптеке в свободном доступе. Но Вова там наркоманом не стал, потому что он там окончательно стал запойным алкашом. При этом он всё же умудрялся не просто работать, а прекрасно, высококвалифицированно, может быть, молодость в нём ещё брала верх над водкой? Может, плюс к тому он ещё и по-настоящему любил свою суперсекретную работу? Может быть, может быть…

Мама Валя и Таня за 7 дней пребывания в городке ни разу не выползли за территорию, хотя эта возможность была абсолютно реальной, они почему-то боялись съездить хоть куда-нибудь, ну, хоть в Артём, где было что интересного посмотреть, хоть в Чугуевку или ещё куда-нибудь без Вовы, но Вова-то работал. Так они и просидели безвылазно, но исключительно добровольно, как в клетке, и за 7 дней эта клетка им просто осточертела. Все эти трудовые дни Вова себя жестоко сдерживал: то ли из-за матери и Тани, то ли потому что напиваться в хлам каждый будний вечер означало, что утром же почти невозможно