– Несомненно. У вас хорошие задатки, вы бы могли даже играть на французской сцене… – она не сомневалась, что Мишель позаботился бы об актрисе:

– У него большие связи. Он бы организовал ей пробы, роли, ангажемент в театре, а она бы гнала информацию в СССР. Впрочем, ничего не случится, она не уедет дальше западного Берлина… – телефон все молчал. Лада обругала себя:

– Понятно, что он не позвонит. У него дела, откуда ему знать здешний номер… – пожав руку Саломее Александровне, она застучала каблучками к небольшой очереди, выстроившейся под фанерной табличкой «Москва-Париж»:

– Не позвонит, не позвонит… – молодой человек в сером костюме, с комсомольским значком, ставил галочки на машинописном листе:

– Отмечает членов делегации, – поняла Лада, – он проводил последний инструктаж вчера, на киностудии… – работникам Мосфильма юноша представился сотрудником министерства культуры, но все отлично знали, кто перед ними:

– Нас сопровождает гэбист, – Лада скривилась, – в Венеции его коллеги тоже ни на шаг от нас не отходили… – юноша выдавал конверты, с суточными в валюте. Лада знала, что многие в делегации везут икру и водку на продажу:

– Он тоже, наверняка, тащит… – Королёв, в роскошном пальто с бобровым воротником, вышагивал вслед за шофером, – у него пять чемоданов барахла с собой… – завидев Ладу, автор помахал ей:

– Не позвонит, – девушка сглотнула, – он не появлялся на Пресне с воскресенья. Все было развлечением, он уедет из Москвы, и забудет обо мне… – велев себе улыбаться, Лада встала в очередь.

Саша перебирал глянцевые, цветные фотографии.

Откинувшись на спинку венского стула, Наум Исаакович следил за стрелкой часов:

– Вылет в двадцать минут первого. В одиннадцать мне надо сделать телефонный звонок… – хронометр показывал без четверти одиннадцать. Юноша поднял серые глаза, в темных ресницах. Эйтингон налил ему кофе:

– Из Мюнхена поедешь в Лондон, с полученными в Берлине немецкими документами. Ты первокурсник, решил провести каникулы в Британии, ты хочешь подтянуть язык… – Наум Исаакович провел ручкой по карте Лондона, – на Брук-стрит есть отличная школа, они предлагают краткосрочные занятия. Остановишься в студенческом пансионе в Блумсбери…

Благодаря Саломее, они знали, что леди Августа Кроу, Невеста, снимает холостяцкую квартирку в двух домах от курсов английского языка:

– Рядом особняк, где жил Гендель, – подытожил Наум Исаакович, – ничего удивительного, если некий Александр Шпинне… – фамилию в настоящем, западногерманском паспорте мальчик выбрал сам, – столкнется с красивой девушкой в табачной лавке, или в автобусе. Ты ее на год младше, – Эйтингон подмигнул Саше, – но это ничему не мешает. Ты выглядишь старше своих лет… – Саша подумал, что товарищ Котов прав:

– У меня изменился взгляд после перевала, после гибели Маши. Никто не скажет, что мне всего семнадцать… – вернувшись из камеры на большую землю, как шутливо сказал товарищ Котов, Саша узнал, что 880 при смерти:

– Произошла нештатная ситуация, – коротко объяснил наставник, – 880 пытался бежать, напал на нашего работника, но его остановили. Он больше не твоя забота. Закончишь училище, проведешь каникулы на Волге, с Журавлевыми, а в сентябре приедешь в Москву… – Саша, по легенде студент университета в Западном Берлине, подстраховывал товарища Лемана, в устранении врага советской власти, бандита Бандеры:

– Потом Невеста, – большая ладонь Котова легла на фотографии, – она должна увлечься тобой, оказаться в твоей постели, – наставник нисколько не смущался, – и начать говорить… – Саша убедился, что товарищ Саломея действительно проверяла его:

– Иначе мне бы не дали такое задание, – он надеялся, что не покраснел, – наверное, ее рапорт был хвалебным. То есть, я думаю, что хвалебным… – девушка на фото была хорошенькой, длинноногой, с каштановыми, прямыми волосами. Товарищ Котов подвинул Саше пухлую папку:

– Шпинне, то есть ты, – он покачал пальцем, – католик. Невеста у нас довольно набожна, ходит в Бромптонскую ораторию, причащается, исповедуется. Однако ночные клубы она тоже посещает, – товарищ Котов усмехнулся, – в общем, читай, разбирайся. На следующей неделе представишь схему работы. Я тебя проэкзаменую в знании Берлина и Германии, в догматах католицизма… – Саша удивился:

– Вы знаете догматы католицизма… – товарищ Котов сварливо ответил:

– Я могу вести молитву в синагоге или читать Коран. За сорок лет работы я где только не побывал, милый мой… – девушку Саша разглядывал без интереса:

– Она задание, только и всего, – подумал юноша, – мне надо разыграть любовь, чтобы она начала давать информацию о планах британской разведки. Это все не так, как было с Машей… – он знал, что Журавлевы похоронили дочь в Куйбышеве:

– Надо будет сходить на кладбище, – напомнил себе Саша, – и вообще поддержать их с Мартой. Но какой мерзавец 880, вовремя я сообщил о его планах… – товарищ Котов поднялся:

– Лондон тебе знать не надо, но в Берлине будь любезен разобраться. Осенью у вас не останется времени на прогулки по городу, группа сразу отправится в Мюнхен… – парень потянул к себе блокнот с ручкой:

– Можете не сомневаться, товарищ Котов, – горячо сказал он, – я все сделаю, Невеста ничего не заподозрит… – на пороге Эйтингон обернулся. Мальчик склонил светловолосую голову над картами, над университетской брошюрой:

– Он очень тщательно подходит к делу, – ласково подумал Эйтингон, – он старательный, как Матвей. Однако он способен и на самостоятельные решения, как случилось с Машей. Парень не побоялся взять на себя ответственность. Он обеспечил удачный исход операции, пусть и ценой ее жизни. Горский такой был, – Наум Исаакович тихо прикрыл дверь, – для него люди ничего не значили. Этим Саша пошел в деда…

Он не хотел звонить в аэропорт при мальчике. Найдя пустующий кабинет, присев на край стола, Эйтингон сверился с часами: «Пора».

Лада стояла у телефона-автомата, за углом от единственного в зоне международных вылетов кафе. Даже отсюда она слышала тяжелый акцент во французском языке Королёва:

– Же сюи ле селебр экриван рюсс, же кондемн Пастернак… – прошлой осенью, после присуждения Пастернаку Нобелевской премии, Королёв напечатал в «Литературной газете» статью: «Сорняк среди поля ржи». Лада поморщилась:

– Он намекал на еврейское происхождение Пастернака, призывал лишить его советского гражданства, выслать из СССР. На собрании Союза Писателей он выступал с похожими требованиями… – на застольях Королёв всегда поднимал тост за русский народ:

– Однако он сам предпочитает ездить с творческими командировками по Европе… – французы зашумели. Королёв веско добавил:

– Пастернак не па безуан де ла литератур рюс… – Лада подумала:

– Интересно, откуда он знает французский язык? До революции он служил мальчиком на побегушках в гостинице, у него начальное образование и рабфак за плечами… – до нее донесся звон бокалов:

– Шампанского, – вальяжно велел Королёв, по-русски, – ну бувон пур ля виктуар дю коммунизм… – Лада незаметно вертела красный паспорт. Получив документ в будочке пограничника, устраивая его в сумке, она решила, что случилась ошибка:

– Наверное, офицер случайно вложил записку между страницами… – аккуратный почерк сообщал:

– Товарищ Яринич, в одиннадцать утра подойдите к телефону-автомату рядом с кафе в зоне вылета… – Лада вспомнила о машинописных копиях стихов Пастернака:

– Он… товарищ Котов, их видел. Но он сам сидел, он жертва сталинского произвола. Ребята не донесли бы на меня, и он бы не донес. Но почему он тогда не приезжал с воскресенья… – Ладе стало страшно:

– Меня могут арестовать здесь, за эти стихи. Книга запрещенная, она издана на Западе. Но он… Леонид Александрович, никогда бы так не сделал… – телефон затрещал. Лада сначала не поняла, откуда раздался звук:

– Я не знала, что можно звонить на городские автоматы… – девушка несмело сняла трубку:

– Слушаю… – Наум Исаакович улыбался:

– Все идет по плану, пограничники не подвели. Сейчас я ей скажу, где искать подарок. Лада, моя Ладушка… – девушка ахнула:

– Милый, но как тебе удалось позвонить на автомат… – Лада прижала трубку к уху. Знакомый, низкий голос весело отозвался:

– Все мои инженерные навыки. Слушай меня внимательно… – закончив, он помолчал:

– Хорошего тебе полета и удачного фестиваля. Когда ты вернешься, я буду на севере… – Наум Исаакович не ожидал, что после фиаско с 880, его оставят в Москве до осени, – но я тебе напишу, Ладушка. Звонить нельзя, – он вздохнул, – в наших местах, кроме раций, ничего