которая выдержала все бури и осталась верна своему выбору, чего бы ей это ни стоило. Она уже было смирилась с миром иллюзий, который сама себе создала. Продолжала следовать своим привычкам. Однако она понимала, что ветер переменился. Тот самый «дурной ветер», о котором говорил маршал. Она постепенно начала осознавать всю неоднозначность и двусмысленность своего положения. Почетная арийка — одно это название вызывает содрогание. В прессе так иронично говорили о людях, получивших от оккупационных властей разрешение на безопасное передвижение. Теперь она с ужасом понимала, что этот документ может ее скомпрометировать. Ее могут уличить в неблагонадежности, ее дружеские связи и поступки будут рассматриваться под микроскопом как улики против нее. Ее могут заподозрить в дружбе с немцами или обвинить в том, что она не презирала форму, которую они носили, доктрину, которую они провозглашали, что она наделяла их чувствами, которые делали их с ней похожими. В отличие от тех, кто остался верен идеалу свободы, ее причислят к лагерю предателей, безропотно принявших изменнический режим Виши. Это было настолько несправедливо, что ей хотелось рыдать от ярости.

На большом буфете прозвонили старинные часы в стиле рококо — прошло еще полчаса. Мария-Луиза вышла, оставив мужа на его наблюдательном посту. Она прошла в свою комнату, оклеенную сиреневыми обоями, в которой витал аромат фиалок. Мария-Луиза не знала, выберется ли живой из этой катастрофы, но ей хотелось в последний раз выразить свою дружбу женщине, которая помогала ей и защищала ее. Анни была ее верным другом, ее компасом, надежным якорем. Мария-Луиза хотела отблагодарить жену маршала за все, что та сделала для нее и ее семьи. Опереться на нее — возможно, в последний раз. Сев перед секретером, она достала из ящика бумагу и начала писать: «Дорогая Нини» — их отношения теперь оправдывали такую фамильярность. Очевидно, воодушевленная неким волнением перед лицом неизвестности, она вложила в это письмо всю благодарность и привязанность, на которую только была способна. Закончив письмо, она передала его слуге со словами:

— Вот, возьмите, это срочно, я хочу, чтобы его отправили сейчас же.

В перерыве между двумя атаками тот добежал до Университетской улицы и сунул письмо в почтовый ящик.

Это письмо, адресованное «мадам Петен, отель „Мажестик“, улица Пети, дом 6, Виши», так и не дошло до адресата. 17 августа, в ответ на призыв движения Сопротивления к всеобщей забастовке, почтовые служащие прекратили работу, что парализовало транспортировку и доставку почты. Утром 20 августа жена маршала навсегда покинула свой номер в отеле «Мажестик». Опасаясь, что город Виши будет окружен силами Сопротивления, правительство рейха распорядилось перевести маршала в Бельфор. На некоторое время Петены и их окружение разместились в замке Морвилар. 7 сентября замок и официальные здания Бельфора, куда отступили приверженцы Французского государства, опустели. Правительственный аппарат, ополченцы и члены их семей покинули это место. Маршал с супругой выехали в составе длинной колонны автомобилей, которая, достигнув Мюлуза, повернула к швейцарской границе, пересекла Рейн в Сен-Луи и по правому берегу реки направилась во Фрайбург-им-Брайсгау. Из Фрайбурга они выехали в Зигмаринген, куда прибыли 8 сентября. Маршал с супругой, доктор Менетрель и их слуги поселились на седьмом этаже замка князей Гогенцоллернов, где им предстояло пережить тягостное затворничество. После четырех лет покорного подчинения маршал теперь считал себя пленником немцев, которых ему отныне полагалось ненавидеть. Запершись в своих апартаментах, он отказывался от любых контактов с Лавалем и вишистскими сановниками. В этой мрачной атмосфере кучка упрямцев продолжала рвать друг друга на части. Марионеточное правительство в изгнании в последний раз разыгрывало комедию власти.

40

«Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что, хотя она и была еврейкой, тот факт, что немцы выпустили ее из центра интернирования в Туреле и разрешили ей не носить еврейскую звезду, делает маркизу неблагонадежной с точки зрения национальной безопасности. Судя по всему, она пользовалась высоким уровнем покровительства в немецких и коллаборационистских кругах. Можно предположить, что она предоставила этим людям доказательства своей привязанности или дружбы», — говорится в следственной записке Службы общей информации Префектуры полиции от июня 1945 года. Этот интересный документ дает представление о том, как Мария-Луиза де Шасслу-Лоба воспринималась новыми властями после окончания войны. Разумеется, эти утверждения следует рассматривать в контексте чисток, проводившихся после освобождения Франции от нацистов, и к ним следует относиться с большой осторожностью, учитывая общий характер заявлений и отсутствие подтверждающих их доказательств. В прилагаемых документах содержатся серьезные обвинения, в которых прямо говорится, что «в своем окружении семья Шасслу-Лоба считается склонной к оппортунизму, симпатизирующей гитлеровскому и вишистскому режиму». В то же время никаких весомых доказательств этого не представлено. В качестве единственного свидетельства приводится письмо, направленное в 1941 году мэру города Гувье маркизом де Шасслу-Лоба по поводу объявления его жены еврейкой. В предполагаемой выдержке из этого письма говорится об участии маркизы в Международной охотничьей выставке в Берлине «в соответствии с официальным распоряжением маршала Петена». В сопроводительной записке к этому письму добавлено: «Далее следуют различные рассуждения и лестные отзывы о маршале Геринге». В то же время о Марии-Луизе Штерн говорится, что со стороны французского Красного Креста «никаких неблагоприятных сведений о ней не поступало». Сведения о семье Шасслу-Лоба, хранящиеся в архиве канцелярии префекта полиции, «не содержат ничего существенного».

41

Париж, 27 августа 1944 года. В городе было шумно. Сюзанна шла по улице Вавилона в сторону Дворца инвалидов. Издалека доносились приветственные крики и фанфары. Из окон свисали трехцветные флаги и венки из бумажных цветов. Слишком много звуков, слишком много радости, слишком много солнечного света. Ей не терпелось уйти, остаться одной, подальше от ликующих людей, размахивающих флагами и радующихся жизни. Двумя днями ранее, выйдя вместе со всеми поприветствовать американские танки на бульварах, она столкнулась с неприятной сценой. На перекрестке на улице Севр разъяренная толпа набросилась на двух женщин. В припадке ненависти жаждущие мести горожане погнались за ними, поймали, повалили на землю. Жертв таскали за волосы, рвали на них платья. Заплеванные, они были избиты чудовищными, бесчувственными кулаками. На их обнаженных грудях смолой нарисовали свастики. Так, в полуголом виде, их повели на судилище. Сюзанна не осмелилась туда подойти. Отвернувшись, она поспешила домой. Кто бы мог выстоять против такой толпы? По дороге домой она наткнулась на продавщицу из бакалейной лавки с искаженным от ужаса лицом. Та рассказала ей о страшной сцене, свидетелем которой оказалась, — на углу бульвара Распай толпа до смерти забила камнями мужчину. Сюзанну переполняло негодование: и они еще смеют называть это «Освобождением»? На следующий день настанет очередь ей и Бертрану быть обвиненными. Пришло время сводить счеты. Для тех, кого заклеймили как предателей, коллаборационистов, спекулянтов на черном рынке, наступил час расплаты.

Дойдя