Больной счастливо улыбнулся, крепко пожал ее руку и тут же замер в неподвижности. Медсестра быстро наклонилась к нему, попыталась нащупать на его шее пульс, но тот не прощупывался: Филимон скончался тихо и мирно, а на его лице так и застыла блаженная улыбка полного покоя.

Медсестра прочитала адрес на конверте и тут же вздрогнула: это был адрес колонии, в которой дежурным доктором работал ее жених…

Обещаю, что твое письмо дойдет до адресата уже сегодня! — словно клятву произнесла девушка…

Когда вновь прибывших загнали в «воронок», мотор натужно заурчал, и машина двинулась вперед, один из бывалых зэков, не очень уверенно заметил:

— Кажется, нас на «четверку» везут…

Сидящий с ним пожилой мужичок с двумя золотыми фиксами мягко возразил:

— Не–е-е, на «четверке» я был с пятилетку назад, на нее дорога совсем в другую сторону ведет, скорее всего, нас на «двойку» закинут, — добавил он уверенным голосом, потом глубоко вздохнул и недовольно покачал головой, но ничего не сказал.

— И как там, на «двойке», жить‑то можно? — спросил первый, сразу согласившись с его мнением.

— Жить везде можно, — многозначительно произнес собеседник: — Важно — как жить?

— И все‑таки ты скажи, какая жисть‑то на этой «двойке»? — не отставал первый. — Есть ли работа? Не морозят менты, не борзеют понапрасну?

— Насколько я помню, как‑то мне говорил мой землячок, отпарившись на «двойке» целую семилетку от звонка до звонка, менты там хоть и не морозят, да командировка‑то очень полуголодная…

— Что, работы нет?

— Работа‑то есть, да народу много: вот на всех и не хватает… — пояснил мужик с фиксами.

— И что за работа?

— Мебель для предприятий стряпают, да небольшая швейка имеется: джинсы рабочие строчат.

— А менты как, не борзеют? — повторил он свой вопрос.

— По–разному слышал… — осторожно заметил тот. — Раньше‑то эта зона общего режима была, а когда ее вдруг перевели на строгий, а ментов не заменили, много чего те натворили. Ведь разница большая между режимами‑то, а значит, и подход к спецконтингенту должон быть разный: если раньше они «пионеров» охраняли — одно, а потом бывалые люди пришли, а это совсем другое! Разве можно их равнять‑то под одну гребенку и спрашивать одинаково? Раньше мент гаркнет во глотку и «пионеры» только что в штаны не накладывают, а на строгаче не забалуешь: могут и в ответку получить такое, что мало не покажется! Слышал я, что едва–едва до серьезной бузы на «двойке» не дошло: заместителю по режиму пикой бок проткнули, а его помощнику полголовы топором снесли. Из самой Москвы приезжали разбираться! Хозяина заменили, Кума старшего скинули, даже замполиту по шапке дали… С большим трудом выправили положение‑то, а ты говоришь беспредел… Беспредел беспределу рознь! — он вдруг поморщился от боли в спине и, тихо охнув, добавил: — Ох, грехи наши тяжкие…

В зону их привезли, когда уже стемнело. Начальник конвоя не стал заморачивать голову себе и своим подчиненным и легко договорился с ДПНКа — дежурным помощником начальника колонии — майором Загоруйко, чтобы автозак пропустили прямо в зону.

Майор, старый больной мужичок, отбывающий на этой зоне последние полгода до пенсии, особо не сопротивлялся: пятница подходила к концу, а его дежурство заканчивалось утром. Вот и скинул всю работу по приему нового этапа на своего сменщика: все равно до понедельника вновь прибывшие осужденные будут париться в карантинном бараке, зато он в выходные на рыбалку успеет смотаться.

Быстро пробежавшись по личным делам вновь прибывших осужденных, и не найдя в них тех, кто прибыл с «красной полосой», майор передал личные дела врачу колонии.

Автор хочет пояснить, что «красная полоса» на личном деле осужденного означает, что ее владелец либо склонен к побегу — СКП, либо склонен к симуляции — СКС, а те, у кого стояли две красные полосы, означали склонность к суициду или и того хуже: обладает специальными навыками самообороны и нападения. И ко всем тем, кто имел такие отметки, было особое внимание. Они сразу же попадали под строгий круглосуточный надзор, а тех, кто имел две полосы, проверяли ежечасно, а осужденных с навыками в боевых искусствах обязаны были сопровождать не менее трех конвоиров.

Необходимо заметить, что это столь сильно осложняло жизнь осужденных на зоне, что многие быстро «исправлялись» и всеми правдами и неправдами старались добиться отмены подобных отметок.

После того как моложавый, стройный доктор колонии, жених медсестры, на руках которой скончался Филимон, не нашел среди вновь прибывшего этапа инфекционных больных, он зашел в кузов «Черной Маруси» и обратился к новеньким:

— Больные или травмированные есть? — спросил доктор скорее для проформы.

Никто не отозвался, и тот вернул дела ДПНКа:

— Моя миссия закончена, — хитро улыбнулся он и сразу же пошел прочь.

— Счастливчик, — вздохнул майор, взглянул на стопку дел, потом на своего помощника и решительно произнес: — Выводи вновь прибывших на свет божий!..

И как только вновь прибывших зэков построили перед ним, ДПНКа устало произнес:

— Вы прибыли для отбывания срока в ИТУ-2 Оренбургской области. Кому посчастливится, тот получит работу, а кто‑то будет просто лапу сосать! А ты, мужик, не криви губы‑то: я тебя сюда не звал! Так что, если кто‑то недоволен, то свое недовольство можете сунуть себе, знаете куда! — безо всякой злобы привычно закончил пожилой майор…

При первом же взгляде на территорию колонии при выходе из «воронка», зэки могли сразу заметить, что колония уже успела перейти на локальные зоны.

Автор обязан пояснить, что понятие «локальная зона», «локальный участок» или «локалка» появилось где‑то в начале восьмидесятых годов. И постепенно почти все колонии, за исключением лесных, где «локальные зоны» входили в противоречие с выводом бригад на делянки.

Каждый отряд, каждое строение в колонии, где «локальные зоны» прижились — все были огорожены высокими металлическими заборами. Столовая, банно–прачечный комплекс, клуб, библиотека, бытовые мастерские, и даже административный корпус, все они были огорожены прочными заборами, и у каждого локального участка имелся собственный проход и свой дежурный «локальщик», который и пропускал на подотчетную ему территорию по специальным пропускам, выданным руководством колонии.

И эти пропуска, особенно в первое время появления локальных участков, являлись вожделенной мечтой любого зэка. Это было особой привилегией, которой пользовались доверенные осужденные.

Автор вспоминает, что когда он получил от замполита разрешение на получение такого пропуска на правах заведующего клубом, то выточил специальную фанерку, попросил замполита написать на ней текст разрешения и расписаться. После чего залил эту фанеру полиэфирной смолой и соорудил к ней самодельную булавку, которой и прикреплял пропуск на грудь, чуть ниже бирки, на которой были указаны ФИО, отряд и номер бригады.