Сема–Поинт шепотом спросил Семеона, кивнув в сторону тощего мужичка:

— Ты знаешь эту мерзкую и очень гнусную рожу? — и даже брезгливо передернул плечами.

— Впервые вижу, — так же шепотом ответил Семеон.

Хотя они и старались общаться незаметно, угрястый мужик оказался глазастым: заметил, что говорят о нем, и это явно насторожило его. Он тут же повернулся и медленно зашагал в сторону какого‑то жилого барака.

— Мне кажется, что это первая нас пробивка, — задумчиво проговорил Сема–Поинт.

— А мне кажется, что я догадываюсь не только, кто его послал, но и кто он, — хитро прищурился Семеон.

— Вот как? И кто же?

— Мне описывали портрет этого слизняка, и ты правильно дал ему определение: гнусная рожа…

— Пашка–Гнус! — догадливо воскликнул Сема-Поинт.

— Точно! — кивнул Семеон, — такое впечатление, что просто срисовали для меня его портрет!..

— Что ж, должен заметить, что первый контакт прошел достаточно удачно! — констатировал Сема- Поинт.

— Да, этот слизняк в полной прострации, такое впечатление, что он даже испугался, — предположил Семеон, — интересно, что он Винту скажет…

— Не уверен на все сто, но мне кажется, что уже сегодня нам станет известно о том, что этот Гнус скажет своему хозяину… — задумчиво проговорил Сема–Поинт.

— А мы достойно подготовимся к встрече! — подхватил Семеон и у него даже глаза заблестели.

— Не гони волну, приятель! — осадил его Сема-Поинт. — Вполне возможно, что к нам захотят сначала присмотреться…

Сема–Поинт не мог сказать Семеону, что в глазах Пашки–Гнуса он прочел не испуг, а неуверенность: он явно не знал, что ему делать. А значит, он не станет торопиться и предпринимать активных действий, а просто присмотрится, чтобы определить, кто из них Сема–Поинт. Вполне возможно, это не первый этап, который встречает Пашка–Гнус: наверняка им уже был допущен какой‑то прокол, за который ему и намылил холку Кемеровский Винт.

Прав он или нет, а Сема–Поинт решил особо не напрягаться, но и совсем не расслабляться.

Вскоре вновь прибывший этап привели в карантинный барак, где их встретил завхоз карантинки: высокий стройный парень лет тридцати. У него, несмотря на правила содержания осужденных, черные волосы были несколько длиннее положенных. Тщательно отутюженная черная роба, еле уловимый запах дорого мыла и хорошо выбритые щеки говорили о его чистоплотности и финансовых возможностях.

Внимательно осмотрев новеньких, он чуть дольше задержался на лицах Семы–Поинта и Семеона:

— Братья, что ли? — удивился завхоз.

— Ага, братья–разбойники! — весело ответил Семеон.

— Мы даже не родственники, — вставил Сема- Поинт.

Он выразительно пожал плечами, как бы говоря: «Такое бывает!»

— Ну–ну! — завхоз вдруг радушно улыбнулся. — Привет, земляки! Все меня кличут Тимкой–Бесом. Я — завхоз карантинки, а в понедельник вы придете ко мне на склад получать вещи: одежду, матрасы, подушки, постель! Вас — едва ли не втрое меньше, чем мест в карантинке, а потому сами решайте, на каких шконках вам спать! Вопросы?

— Так мы что, до понедельника будем здесь париться? — спросил кто‑то. — И выходить в зону нельзя?

— Точно так: гулять и курить можно только в пределах локального участка!

Тимка–Бес все говорил и отвечал на вопросы спокойно: просто ставил в известность.

— А питаться как будем? — поинтересовался Семеон.

— Питание будет доставляться прямо сюда, в том числе и горячие блюда. Сегодня ужин уже закончился, поэтому позднее получите его сухим пайком: по пайке хлеба, по банке кильки в томате на двоих, по порции сахара и пачку чая на всех. Кто объединится для чифиря, возьмете у меня «машинку» и пол- литровую банку. Мой совет, если у кого‑то имеется собственная замастыренная «машинка», то советую сразу выбросить: у нас здесь строго с этим!

Автор поясняет, что «машинкой» в колонии называется самодельный кипятильник, сделанный из двух половинок лезвия, кусочка дерева или эбонита между ними и двух кусков провода. Два конца провода подсоединяются к разным кускам лезвия, а другие концы вставляются в розетку. Эта конструкция сильно гудит, не очень долго работает, но вода вскипает очень быстро.

Меж тем Тимка–Бес продолжил свой инструктаж:

— Если кому‑то постираться нужно или погладить что‑то, то по куску мыла можно получить прямо сейчас, впрочем, как и утюг, лично у меня по списку!

— А когда сухой паек получим? — спросил совсем старенький мужичок, сильно похожий на бомжа.

— Что, отец, проголодался или у тебя по расписанию ужин? — усмехнулся завхоз.

— Да, кишка кишке фигу кажет: второй день как маковой росинки во рту не было, — не обижаясь на шутку, пояснил старик.

— А что, разве с тобой никто не поделился? — удивился завхоз: на этапе, как правило, таких стариков стараются подкармливать.

— Так он не с нами пришел: подсадили уже здесь, в городе, — пояснил кто‑то.

— Так ты, выходит, отец, из местных будешь?

— Почему буду? Я — есть! Но ты прав, сынок, из‑под Оренбурга мы, деревня Подгумново, — кивнул тот.

— И сколько годков тебе натикало?

— Так уже… — он собрал на лбу все морщины в кучу, пытаясь высчитать, сколько он прожил на этой земле, потом неуверенно ответил: — Семьдесят девятый мне, однако… кажется…

— Так он, видно, и Ленина видел! — усмехнулся молодой парень с оттопыренными ушами.

— Не видел — опоздал, — с огорчением вздохнул старик.

— Куда опоздал? — не понял тот.

— Так проездом его поезд останавливался в наших краях, он даже на митинге выступал с речью о продразверстке, да я, малец совсем еще, бежал изо всех сил на станцию, да опоздал на эту встречу …

Старик говорил столь уверенно и спокойно, словно рассказывал о том, как в детстве ходил в лес по грибы и по ягоды.

Во всяком случае, никто из присутствующих не возразил ему, и многие сидели раскрыв в удивлении свои рты:

«Это надо же, самого Ленина мог увидеть!»

Автор помнит время, когда люди с уважением относились к тем, кто стоял у истоков нашей Революции. Уже одно то, что кто‑то МОГ увидеть самого Ленина, уже казалось настоящей фантастикой и вызывало у многих некий трепет в груди! Как жалко, что сейчас, в новом веке, у молодежи исчез этот трепет, уважение к истории своей страны, уважение к заслуженным людям, которые, и в этом все были уверены, избавили нашу страну от рабства и нищеты, заставили другие страны уважать Советский Союз.

Да, машина советской пропаганды работала на полную мощность. Было твердое ощущение, что если Партия укажет на белое и заявит, что это черное, все примут этот постулат безоговорочно!