Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Подоткнув инженера холодным ватным одеялом (отсырело!) и прикрыв дверь, Юнь-цяо проскользнула в зал вслед за дедом… фу, ужас! Мертвец все еще на сцене… она отвернулась и отошла в конец зала… а дед понуро сидел в первом ряду. Не прошло и минуты, как хлопнула входная дверь, послышались голоса… кто-то дернул двери для зрителей… Шо ведет их через коридор… что же теперь будет? Все равно не понятно, зачем дед все это…
— Где он?! Где убийца? — Шо обежал зал. — Куда вы его дели?! Отвечайте!
На деда жалко было смотреть. Такая растерянность, руки дрожат, подбородок трясется… Сколько их? Двое в форме, еще двое… с носилками, один в штатском и этот Шоу. Шестеро. О, еще один… фотограф. Семеро.
— Этот человек ушел… я пытался… остановить… я говорил, что ему лучше остаться, обработать рану… я хотел задержать его до вашего прихода, но он ушел… он меня даже не слушал, что я мог сделать?!
И правда, что? Даже непонятно, как эта дряхлая развалина еще способна руководить театром…
— Надо догнать! Он не мог уйти далеко!
— Спокойно, товарищ Чжао, никуда он не денется. Скорее всего, он даже не понял, что у него забрали документы, вы молодец. Что ж, тем хуже для него, отягчающие обстоятельства…
Вот-вот! И я так думаю, какого черта дед это устраивает?
— …Личность мы выяснили, советский консул в курсе, сейчас он к нам подъедет… Я думаю, он отправился прямиком в общежитие, там его и возьмем… невероятно. Такой высококлассный специалист, коммунист… так. Сержант Чэнь, вы отправитесь в отделение и организуете наряд в Учан, сами его и возглавите… Все данные у меня на столе, в красной папке, там есть и телефон, но звонить не надо, можем спугнуть… хотя непонятно, на что он рассчитывает? Скрыться с места преступления… так, ладно. Возьмете катер, по выполнении доложите лейтенанту Ху, как прошла операция. По телефону. И пока оставайтесь с ним в общежитии, ждите дальнейших распоряжений. Вы там уже закончили? Тогда унесите тело…
Могу себе представить эти снимки… А штатский, наверное, следователь… но, видать, не простой… ишь как командует…
— Какие опасные у вас декорации, актеры ведь тоже могут пораниться…
— Да что вы! Этот каркас только вчера привезли, все будет безопасно, все по технике, как положено… ну кто же знал, что такое случится?!
— Не волнуйтесь, уважаемый Сяо Лао, это я так… Да! А вы с внучкой выходили из зала, когда он ушел? Нет? Надо проверить все помещения! Костюмерные, кладовые, подвал… гримерные, все, что есть. Он мог укрыться в театре. Маловероятно, но нельзя исключать… Кроме вас тут кто-нибудь есть?
— Только мой брат Сяо Жэнь, он немного… он приехал вчера из Чанша, подхватил по дороге какую-то лихорадку и спит… пойдемте, я покажу…
— Лихорадку? Но это же опасно, надо вызвать врача…
— Я как раз с утра собирался, но пришли товарищи за металлоломом… а потом… охо-хо… вот эта комната, заходите, пожалуйста… разбудить его? Жэнь, Сяо Жэнь!
— Хм, да нет, не стоит… похож на вас, прямо одно лицо… Так. Я сожалею, Сяо Лао, но вам придется отменить сегодняшний спектакль… у нас тут намечается совсем другой спектакль, называется следственный эксперимент. Когда он даст показания, надо будет на месте воссоздать всю картину, с чего началось, кто где стоял, ну, вы понимаете…
— А театр все равно не работает! Мы обновляем репертуар, чтоб не плестись, так сказать, в хвосте революционного времени.
— Прекрасно… А сейчас вы с внучкой расскажете нам, как было дело… вернее, то, что вы видели, и составим протокол… О! А вот и советские товарищи…
* * *
Что же все-таки общего между мной и той женщиной? Если мы с ней — один человек, хочется разобраться. Вернее, если мы одна и та же душа. Или это не я? Вдруг чужая душа пыталась до меня достучаться, что-то сообщить… не знаю. Мне кажется, что в своей нынешней жизни я никогда не испытывала таких сильных чувств и волнений, такого эмоционального накала, как там. Одни эпизоды со стариком-актером и потерянным возлюбленным чего стоят! А тут что? Что было в моей жизни? Детство и школа в Москве — ничего особенного, отъезд в Израиль, даже служба в армии (казалось бы!), учеба, личная жизнь… все нормально и в рамках. В детстве, еще до школы, у меня были садистские замашки, но, говорят, что они бывают у многих детей. Я любила мучить насекомых — оборудовала для них «концлагеря». Бабушка рассказала мне, как во время войны фашисты издевались над людьми, загоняли их в лагеря. Она, разумеется, рассчитывала на другой, воспитательный эффект — на сострадание к невинным жертвам и т. п. А я прямо-таки загорелась этой идеей и за лето превратила весь дачный участок (мы снимали дачу в подмосковной Опалихе) в концлагерь для насекомых: всевозможных жуков, по большей части колорадских — их добывать было проще всего, — бабочек, стрекоз, гусениц, червяков… Там были у меня и пыточные камеры, и крематорий, и бассейн, где я их топила, и «бараки» — коробки с сеткой, где бедные насекомые ожидали своей очереди. Я даже ухитрилась изготовить подобие колючей проволоки. Бабушка была в шоке. Еще я бы с удовольствием поместила в свой концлагерь змей, но где было взять? Маленьких лягушек я ловила сачком и протыкала острой палочкой, а когда они умирали, относила на железнодорожные пути и аккуратно раскладывала их тельца на рельсах. Пригородные электрички ходили часто, так что ждала я недолго — после того, как поезд всей своей массой проносился по моим заготовкам, я их забирала. Они так и оставались лежать на рельсине и были прекрасны — плоские и совершенно сухие, уже не подверженные разложению лягушечки, будто вырезанные из необычной бумаги силуэты. Я вешала их в своей комнате, на общую леску. А вот котят-собачек и вообще все теплое или пушистое я любила и никогда бы не причинила им вреда. Эта страсть к убийству насекомых продолжалась у меня два сезона, потом все прошло…
Конечно, были в моей жизни разные переживания и неприятности, да и мама… но вот именно — как раздражители, как досадные помехи. Я, например, не переживала безответную любовь, никогда не сходила с ума из-за мужчины, не рыдала ночами в подушку. Вероника чуть с собой не покончила из-за несчастной любви, в семнадцать лет, правда… а мне бы и в семнадцать такое в голову не пришло. Зато я сочиняла стихи про любовь, про смерть и все такое, придумывала себе героя, но никого реально не любила. Кого было любить? Сопливых одноклассников? Или поэтов из литкружка? Тупые качки тоже не привлекали. Даже смерть Максима не стала для меня трагедией. И детей я по-прежнему не хочу, а после того, что со мной случилось, тем более. Что я скажу своим детям? Что я ничего не знаю про этот мир, в который их родила? Вообще ничего. А родители должны воспитывать, сообщать, что хорошо, что плохо. Понятно, что нельзя сунуть руку в кипяток и не обвариться (хотя йоги и это опровергают). Плохо убивать и грабить людей. А война? Значит, дети сами должны разобраться, как жить, и родить их — просто пополнить процесс размножения людей… Но почему я должна это делать? К счастью, нет пока такого закона. Может, когда-нибудь он и будет — обязаловка, как в армию. А сейчас так не принято, детей надо хотеть, любить и «ставить на ноги» добровольно. Однажды я сказала в компании, уже не помню, как зашел разговор, что не хочу иметь детей. Так одна мамаша мне так прямо и заявила: «Это очень плохо, как же так можно думать?!» Вот это, пожалуй, меня больше всего в жизни и бесит — когда какая-нибудь клуша (любого пола) хорошо знает, что такое хорошо и плохо. Ну, знали бы для себя, так нет. Мне кажется, что та «другая я» имела похожее мироощущение. А все эти сильные эмоции и слезы (самые мои бессвязные и невнятные воспоминания) на самом деле были ей несвойственны. Скорее всего, их вызвали какие-то внешние обстоятельства, которые потому и не запомнились, что душа в тот момент утратила свое привычное равновесие.