Я показал фрачнику свой пригласительный билет (не раскрывая) и шагнул вперед, но он внезапно преградил мне дорогу.

- Простите, вы из какой газеты? - спросил он.

- А что такое?

- Пресс-конференция для СМИ будет завтра, в десять часов утра, - сказал распорядитель и посторонился, пропуская типичную ново-русскую парочку: он - раздобревший уголовник, увешанный золотом, в костюме от Версачи, она - длинноногая блондинка на полголовы выше спутника.

Я понял, что взял неверный тон. Выдернул визитку из верхнего кармана, сунул распорядителю и заявил:

- Какая газета, братан? Ты че, с дерева рухнул?

Работа была грубая. Я сам слышал, насколько у меня фальшиво получался базар. Приветливое выражение на лице распорядителя застыло, как маска, и шкафы двинулись в мою сторону.

Разумеется, я не боялся, что меня сейчас отведут в сторонку, посадят на пику и бросят труп на городской свалке, чтобы его сожрали одичавшие собаки и бомжи. Я много писал о разборках, когда занимался криминальной хроникой. Меня просто выведут на улицу, как нашкодившего щенка. Молча. Брезгливо. Самим отношением давая понять, что они считают меня фраером, который пытается схлять за законника...

- Стась! - вдруг заорал кто-то по правую руку от меня. - Ты ли это, корифан?!

Я оглянулся и увидел Генку Мухина. Мы не виделись лет пять или шесть, он сильно изменился, но странное дело - я узнал его сразу, как будто мы расстались вчера.

- Кто ж еще? - сказал я, и мы пожали друг другу руки.

А потом Генка глянул на распорядителя, как на шмакодявку, и заметил:

- Васек ты, блядь, Трубачев!.. Лучших людей города надо знать в лицо!

Шкафы попятились на место. Распорядитель забормотал извинения, но мы их уже не слушали. Генка повел меня под своды торгово-выставочного павильона, продолжая улыбаться, и я вдруг понял, что он не играет: он действительно рад встрече.

- Чем ты занимаешься? - спросил он.

Я достал еще одну визитку.

- Рекламное агентство, значит? - сказал он. - Ну и как дела?

- На кусок хлеба хватает, - сказал я.

- А на масло?

- На масло тоже. Но я совру, если упомяну еще черную икру... А ты чем зарабатываешь себе на жизнь?

- Практически всем, - сказал он. - Кроме торговли наркотиками и растления малолеток. Хотя, я слышал, будто первое весьма прибыльно, а второе - очень приятно... Давай выпьем?

- С удовольствием. А где здесь, собственно, можно...

- В буфете. Пойдем, я покажу.

Павильон изнутри казался больше, чем снаружи. Сотни стендов и тысячи низких, в рост человека, перегородок превращали его в лабиринт. Где-то неподалеку пиликал скрипичный квартет, и Вивальди заглушал какой-то шепелявый урод, проверяя акустическую систему:

- Раз!.. Раз!.. Раз, два, три!..

- Хрен тебе в глаз!.. - проворчал Генка на ходу.

Мы вошли в буфет, где официанты, выстроив из столиков огромную букву "П", готовили фуршет, и остановились у стойки. Генка заказал два коньяка, а когда я полез за бумажником, запротестовал.

- Идея моя, - сказал он. - Значит, платить мне.

- Ладно, - сказал я. - Еще не вечер... За что будем пить?

- За встречу, разумеется, - сказал Генка.

Мы выпили.

- Почему ты ушел из газеты? - неожиданно спросил он.

- Я не ушел. Мне помогли.

- Помогли... - повторил он, словно пробуя это слово на вкус. - И из крепкого, честного журналиста с именем ты стал предпринимателем - одним из многих... Позволь узнать, а почему ты ушел тихо, без боя, фактически капитулировав?

- Не хотел становиться героем на один час, - спросил я.

- Свою газету основать не думал?

Я-то думал, конечно...

- Генка, - сказал я. - Откуда у рядового начинающего предпринимателя такие деньги?!

- Ну, это ты напрасно, - сказал он очень серьезно и жестом подозвал бармена. - Повтори...

Бармен повторил.

- Сейчас деньги на газету найти проще простого. Во-первых, у денежных тузов бабок больше, чем фантазии. После десятого автомобиля, третьей виллы где-нибудь за рубежом и второго вертолета совершенно пропадает радость от приобретения. Между тем деньги вкладывать надо. Открыть сто первый магазин? Точка зеленая. А вот газету основать - все кореша почернеют от зависти.

- Если выбирать между газетой и особняком на Канарах, я бы выбрал последнее, - сказал я. - И провались все к такой-то матери!

- Это потому, что у тебя пока нет виллы, - заметил Генка. - Появится, ты меня поймешь... Во-вторых, сейчас, накануне парламентских и президентских выборов, в регионы рекой потекут московские деньги на покупку местной прессы и на создание своей. Тут главное - момент не упустить... Давай выпьем за то, чтобы всегда быть в нужное время в нужном месте!

- Почему бы и нет? - заметил я.

Мы выпили еще, заев дольками лимона.

- Я серьезно говорю, - сказал Генка и достал из кармана сигареты. - Тебе не предлагаю, ты бросил... Как только на горизонте зарисуется чувак с бабками, я тебя порекомендую... И не спорь, я это не люблю!

- А я спорить и не собираюсь! - сказал я. - От споров на Руси было все - стрелецкие казни, бунты, заварушки, путчи, разброд и шатание... Только порядка никогда не было!

Я сказал это просто так, из любви к краснобайству. Моя бывшая жена утверждала, будто рисовка - это единственное, в чем я добился полного и единодушного успеха. А вот на Генку мое нехитрое философствование произвело странное впечатление. Он аж зажмурился и застонал. Словно от оргазма. Потом произнес:

- Господи! Давно я так не беседовал, отвык. У нас, видишь ли, в ходу телеграфный стиль, а словарный запас как у Эллочки-людоедки. Типа: "Нема базара!". Или: "Жопой ответишь, падла!".

Из зала донеслось:

- ...А сейчас с напутственным словом выступит Виктор Феоктистович Лысь!

Грянули аплодисменты.

- Сволочь толстожопая! - проворчал Генка. - Разворовал, козел, всю область. Сырье эшелонами вывозит за границу. Одна подпись на документе - от пяти штук и выше. Пока конверт не увидит, сука, ручку не достанет... А послушать его выступления, так он стал демократом раньше Ельцина!

- Что-то ты разошелся, - сказал я.

Генка кивнул.

- Есть такое дело. Тебя увидел, юность вспомнил. Ну там - Горби, антиалкогольный указ, гласность, "Огонек", кооператив "Программа", в котором я поднялся... Стасик, я уверен, что мы встретились не случайно. Это - перст судьбы.

- Очень может быть, - сказал я. Кстати: совершенно искренне сказал. На меня тоже пахнуло восьмидесятыми.