«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своейсмерти, — думала она. — Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей совсеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося сним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась сним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери вцветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Онизмученным, усталым голосом говорил что-то с Тихоном. Ему, видно, хотелосьпоговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут наместе Тихона? — думала тогда и теперь княжна Марья. — Уж он не выскажет никогданикому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для негои для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, ая, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? —думала она. — Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в деньсмерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Емухотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжелоговорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним проЛизу, как живую, — он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уженет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из-за двери, как он,кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой! Отчего я не взошла тогда?Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешилсябы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковоеслово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду-ше-нь-ка! — повторила княжнаМарья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь передсобою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, икоторое она всегда видела издалека; а то лицо — робкое и слабое, которое она впоследний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, впервый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.

«Душенька», — повторила она.

«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь?— вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с темвыражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице.И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему иубедилась, что это не только не был он, но что-то таинственное и отталкивающее,охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего немогла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякуюсекунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая наддомом и в доме, заковывала ее.

— Дуняша! — прошептала она. — Дуняша! — вскрикнула она дикимголосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней нянеи девушкам.

17-го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только чтовернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, впятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами — попробовать новую,купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.

Богучарово находилось последние три дня между двумянеприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард,как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир,желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался вБогучарове.

Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа.Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найтибольшую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеонеи смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.

Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую онехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.

Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонкулошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первыйвскакал в улицу деревни Богучарова.

— Ты вперед взял, — говорил раскрасневшийся Ильин.

— Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, — отвечал Ростов,поглаживая рукой своего взмылившегося донца.

— А я на французской, ваше сиятельство, — сзади говорилЛаврушка, называя французской свою упряжную клячу, — перегнал бы, да толькосрамить не хотел.

Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большаятолпа мужиков.

Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок,смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами иредкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую-тонескладную песню, подошли к офицерам.

— Молодцы! — сказал, смеясь, Ростов. — Что, сено есть?

— И одинакие какие… — сказал Ильин.

— Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… — распевали мужики ссчастливыми улыбками.

Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.

— Вы из каких будете? — спросил он.

— Французы, — отвечал, смеючись, Ильин. — Вот и Наполеонсам, — сказал он, указывая на Лаврушку.

— Стало быть, русские будете? — переспросил мужик.

— А много вашей силы тут? — спросил другой небольшой мужик,подходя к ним.

— Много, много, — отвечал Ростов. — Да вы что ж собралисьтут? — прибавил он. — Праздник, что ль?

— Старички собрались, по мирскому делу, — отвечал мужик,отходя от него.

В это время по дороге от барского дома показались двеженщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.

— В розовом моя, чур не отбивать! — сказал Ильин, заметиврешительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.

— Наша будет! — подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.

— Что, моя красавица, нужно? — сказал Ильин, улыбаясь.

— Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?

— Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорныйслуга.

— Бе…се…е…ду…шка! — распевал пьяный мужик, счастливоулыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошелк Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.