Наконец, продрогнув до костей, они встретятся и пойдут рядом. Габи сможет выложить информацию. Если не случится ничего непредвиденного, то последовательность действий должна быть именно такой.

Габи перевела дыхание. В фойе было пусто. Она стянула перчатки, потерла заледеневшие уши, подошла к окошку кассы.

– Пожалуйста, один билет. Последний ряд, середина.

В дневные часы в кинотеатр «Марс» позволялось приходить евреям. Третий год подряд тут днем крутили «Триумф воли», только после пяти вечера показывали комедии с Марикой Рёкк, драмы с Царой Леандер и Теодором Лоосом, американские триллеры с Марлен Дитрих. У людей, отмеченных желтыми звездами, выбора не осталось. Почти все кинотеатры для них закрылись.

Кассирша хмуро взглянула на Габи и не поленилась предупредить:

– Фрейлейн, на этом сеансе в зале могут быть евреи.

Габи вдруг подумала: совсем недавно человека, произнесшего такую фразу, сочли бы сумасшедшим.

«Впрочем, я тоже скоро сойду с ума. Мне уже страшно. Вдруг эта стерва меня приметит, запомнит, а еще, не дай бог, узнает, проявит бдительность и в очередном донесении сообщит, что известная журналистка Габриэль Дильс посещает кинотеатр в еврейское время?»

– Надеюсь, их будет не слишком много, – Габи улыбнулась и тут же пожалела об этом.

Глаза кассирши сузились, губы побелели, она бросила сдачу так резко, что пфенниги вылетели из окошка и со звоном посыпались на пол. Маленький сгорбленный старик с желтой звездой на рукаве кинулся поднимать, протянул Габи монетки на дрожащей ладони.

– Спасибо. Оставьте себе, – быстро произнесла Габи, пересекла фойе, нырнула в пыльный мрак, за бархатные шторы.

Капельдинерша с фонарем проводила ее к последнему ряду. Шла хроника, «Еженедельное обозрение». Утренняя линейка в лагере гитлерюгенда. Ряд мальчиков. Одинаковые лица, позы, выражение глаз. Вздернутые подбородки, шеи повязаны галстуками. Трубач трубит, барабанщик бешено колотит палочками. Трудовые будни. Лига немецких девушек. Вот они бодро маршируют по проселочной дороге, вот чистый коровник, девушки доят тучных коров. Вот сидят рядами, обнявшись, качаются и хором поют песню о любимом фюрере.

Габи открыла сумочку, нащупала бонбоньерку, сунула в рот конфету. Шоколад оказался очень кстати, поднял настроение. Она старалась не смотреть на экран, не слушать бодрый лай закадрового комментатора.

В конце концов, можно просто подремать. В последнее время ей редко удавалось побыть одной. Она снималась в рекламе, брала и давала интервью, шлепала на пишущей машинке статьи и репортажи, фланировала на приемах и вечеринках, занималась верховой ездой, играла в теннис и в гольф, часами выслушивала трагические тирады Франса о том, как трудно ему живется в этом жестоком, вульгарном мире. Тирады почти всегда содержали ценную информацию, поэтому Габи слушала Франса очень внимательно и сочувственно.

Чтобы не выпадать из роли невесты барона фон Блефф, приходилось дважды в неделю ночевать в баронском особняке, в спальне Франса. Они входили туда на глазах матушки баронессы и прислуги, нежно обнявшись, запирали дверь, ставили граммофонные пластинки с музыкой Моцарта или Вагнера. Сначала Габи казалось, что у Франса паранойя, когда он говорил, что его дом напичкан подслушивающими устройствами, прислуга вся завербована гестапо и отсутствие соответствующих звуков в спальне может вызвать подозрение. Но довольно скоро она поняла: Франс не сумасшедший, ничего он не преувеличивает.

Обычно, пока играла музыка, Габи валялась на ковре, листала альбомы со старыми фотографиями рода фон Блефф. Ей нравилось разглядывать лица, позы, наряды представителей древнего аристократического семейства. Франц сидел рядом и шепотом комментировал снимки.

– Тетя Гудрун вышла замуж за дядю Августа из рода фон Сект, их старший сын, генерал, изо всех сил дружил с красными, пил водку с Тухачевским, теперь прозябает в отставке, а хитрый Гейдрих снимает сливки с той давней дружбы.

О ком бы он ни рассказывал, всегда рано или поздно главным героем повествования становился Гейдрих. Барона несло к этому гестаповскому утесу, как щепку быстрым течением. Габи уже давно подозревала, что Франс тайно, безнадежно влюблен в Гейдриха, ревнует его не только к многочисленным проституткам, с которыми развлекается всесильный шеф Главного управления имперской безопасности, но и к жене, холодной красавице аристократке, и к романтическому ублюдку Гиммлеру, и даже к Канарису, которого Гейдрих ненавидит.

Когда заканчивалась музыка, Габи принимала ванну, ложилась спать и всегда отлично высыпалась на бескрайней баронской постели, на шелковом белье, в полном одиночестве.

Франс уходил в кабинет, примыкавший к спальне. Там его навещал семнадцатилетний юноша. Он жил в особняке, числился поваренком. Франц называл его Путци. У Путци было лицо рафаэлевского ангела. Шелковые локоны цвета липового меда, бледно-серые глаза, алые пухлые губы. Барон привез его из Гамбурга год назад. Никто не знал о его происхождении, Франс уверял, что тоже не знает. Вроде бы мальчик служил на каком-то иностранном судне, потерялся в порту, голодал, пропадал, пока не попался на глаза благородному великодушному барону, который приютил несчастного в своем доме. Национальность Путци установить не удалось. Он был глухонемой, писать и читать не умел. Но в доме фон Блеффов не могли жить личности неизвестного происхождения. Следовало как-то узаконить присутствие поваренка. Путци подвергся проверке на расовую чистоту. Ему измерили череп, по специальной таблице определили цвет волос, глаз, кожи. Все оказалось идеально арийским. Высший сорт.

Пока шла проверка, барон так страшно нервничал, что не удержался, шепнул Габи: «Какое счастье, что его родители приняли лютеранство и мальчик не обрезан!»

Габи череп не мерили, в этом не было необходимости. Родословную фрейлейн Дильс проверили по личному распоряжению Гиммлера, когда Франс фон Блефф начал регулярно появляться с Габи на закрытых вечеринках. Оказалось, что с 1750 года ни со стороны отца, скромного почтового служащего, ни со стороны матери, домохозяйки, в кровеносную систему Габи не попало ни капли грязной крови.

Чистокровные особи маршировали по экрану. Подремать не удалось. Вид марширующих кукол вызывал у Габи приступ тошнотворного страха. Пора было привыкнуть, научиться отключать чувства, но эти бесконечные парады на экране и в жизни казались жутким сном, из которого нельзя вырваться, проснувшись. Ее мучал вопрос: «А что, если великий фюрер победит и весь мир станет кукольным? Куда мы спрячемся? Полетим на Луну?»

Она очень редко позволяла себе даже мысленно произносить это «мы». Разумнее всего было бы вообще забыть «мы», научиться существовать в единственном числе.

Во время музыкальных инсценировок в спальне барона Габи иногда думала: «Бедный гомик, знал бы ты, что служишь мне таким же прикрытием, как я тебе. Моя тайна пострашнее твоей. Ты не можешь спать с женщиной. Я могу спать с единственным мужчиной на свете. Но этот мужчина – еврей. В отличие от твоего Путци, он обрезан, и внешность у него самая что ни на есть семитская. Итальянский паспорт на имя Джованни Касолли, удостоверение сотрудника пресс-службы МИД Италии дают ему возможность беспрепятственно разъезжать по территории рейха. Однажды он удостоился взять получасовое интервью у фюрера, получить священное рукопожатие, ледяное и влажное, как прикосновение дохлой рыбы».