Господи, думала Вероника Башиловэ помоги нам. Мне помоги иему, мы ведь не делаем ничего плохого!.. Мы же хорошие, господи!..

Может, у нас и не получается, у моего сына и у меня, но мыстараемся! Господи, он еще очень молод, и старается он по-своему, так, как емукажется правильным.

Пощади его, господи, не оставь его!

Он любит оладьи из тертой картошки, любит валяться на диванеи читать, и иногда — до сих пор! — просит купить собаку.

— Ма-ам, — орет он басом из своей комнаты, и уже по этомубасу она знает, что сын сейчас скажет, и по этому басу она определяет, что он вхорошем настроении. — Ма-ам! Давай заведем собаку! А, мам?!

И она знает, что, когда заглянет в его комнату, увидит еголежащим на диване с книжкой на животе, с умильным детским выражением насовершенно взрослой небритой физиономии.

— Какаю собаку, — почему-то всегда отвечала она. — Ну, куданам собаку?! А кто с ней будет гулять?

Физиономия сразу омрачалась, он утыкался в книжку,раздраженно кривил рот и бормотал что-то о том, что, если бы была собака, емубыло бы с кем поговорить.

Ну что ей стоило хоть раз, ну хоть один раз сказать ему-да?!

Да, сыночек! Конечно, давай заведем собаку! Хочешь, завтрапоедем вместе на Птичий рынок, как в детстве, и купим там толстого, сонного,глупого щенка, и повезем его вместе домой, и он будет спать у тебя за пазухой исмешно дергать во сне толстыми младенческими лапами, и какая разница, кто с нимбудет гулять?!

Вероника шла, снег летел в лицо, таял и стекал по щекам. Илиэто слезы стекали?..

Господи, помоги нам!..

В конце концов идти стало некуда. Дорога кончилась уподножия какого-то бесконечного дома, длинного, как Китайская стена, ивысоченного, как Останкинская башня.

За Китайской стеной среди сугробов были натыканы какие-тогаражи и сараи, а дальше начинался лес.

Соблазнительная мысль уйти в этот лес и замерзнуть мелькнулау нее в голове.

Как хорошо: сесть в сугроб, закрыть глаза, привалитьсяголовой к деревцу и больше ничего не видеть и не слышать. Медленно думать,медленно замерзать, медленно проваливаться в темную мглу.

И страха больше не станет. И ужасающих мыслей. И холода.

Вероника с сожалением посмотрела на лес, стоявший чернойстеной, потопталась возле гаражей и пошла обратно.

Деваться ей некуда. Даже замерзнуть нельзя.

Какая-то дорога, очень широкая, ярко освещенная и совершеннопустая, лежала ниже горки, на которой какой-то умник выстроил Китайскую стену.Почему на горке?.. Чтобы сильнее продувало?.. Чтобы ветер с ног валил и уносилс балконов белье?

Вероника задрала голову и посмотрела на темную громаду дома.

Придется сидеть в подъезде, пока не откроется метро. Это,значит, сколько?.. Часов пять? Или четыре?.. Да и в подъезд не попадешь,наверняка везде кодовые замки! Мало ли таких желающих сидеть в подъездах?!

Оскальзываясь на запорошенной снегом дорожке, она пошлавдоль дома. Машины, приткнутые к сугробам, были засыпаны снегом, и Верониказавидовала машинам, потому что они спали и у них не было такого ужасного истрашного горя, как у нее.

Сын пропал из дома.

Из музея пропали ценности. И, кажется, ее сын замешан.

И еще какие-то ублюдки ворвались в квартиру, пугали игрозились убить ее и Федора.

Она не могла прогнать ублюдков, она не знала, как этоделается, и поэтому молча слушала то, что они ей говорили, и плакала.

— Сопли утри! — велел ей один из ублюдков, которому надоело,что она плачет. — До земли свисают!

И некому было ей помочь. Совсем некому.

Вероника подходила к каждому подъезду, тянула дверь, и ниодна не открывалась. И людей не было.

Дверь в последний подъезд оказалась открытой, и оназаскочила в него с опаской, как бездомная кошка, которая не знает, что ее ждетза этой дверью — то ли теплая батарея, под которой можно немного отлежаться, толи пинок в живот.

Подъездное тепло после метели показалось ей божественным.Она сняла с головы капюшон, отерла лицо и осмотрелась. Лампочка горела, правда,тускло, но все же горела. Пластик с дверей лифта был ободран до половины, а наоставшемся вырезаны фигуры и частушки. И те и другие на редкость пакостные. Подлестницей коричневая лужа, а в ней тряпка, должно быть, когда-то положенная длятого, чтоб жильцы вытирали ноги. Сейчас лужу с тряпкой пришлось перепрыгивать.

Наверное, следует идти наверх. Там теплее и, должно быть,чище — на последний этаж ходит не так много народу, — и можно посидеть налестнице.

Лифт грохнул дверями и повез ее на последний этаж, илампочка в нем то загоралась, то гасла.

Как она завтра пойдет на работу?! Что скажет МарьеТрофимовне и Петру Ильичу? Как спасет своего сына?!

Лифт приехал, заскрипели какие-то пружины, и двериоткрылись, и оказалось, что на последнем этаже свет не горит, зато и вправдутеплее, чем внизу. Лампочка мигнула в последний раз, прогрохотали и закрылисьдвери, и Вероника осталась в темноте одна.

Окно нежно, по-зимнему синело, и в голубоватом свете онаперешла площадку и села на подоконник. За окном мело, и совсем ничего не быловидно, будто дом унесло метелью в какие-то далекие края. Из окна сильно дуло, иВероника, повздыхав, все же села на верхнюю ступеньку лестницы, ведшей начердак, спиной к железной решетке и лицом к синеющему окну.

Кажется, кто-то из великих писал про синеющие ночные окна ивьюгу. Вроде Блок. Или не Блок?..

Она вытянула ноги, даже застонав от удовольствия, ипривалилась виском к холодной крашеной стене.

Как хорошо, что она набрела на этот дом. Как славно. Можносидеть, вытянув ноги, и до утра ее никто не прогонит, а утром она и сама уйдет!

Только бы с Федором ничего не случилось.

Только бы его найти, и тогда они заживут по-другому!

Он обижался на нее, и Вероника отлично его понимала. Она исама на себя обижалась, но что поделаешь, значит, судьба такая — жить одной,бороться одной и побеждать не всегда.

Точнее, почти всегда проигрывать.

И все-таки она не верила, ну, никак не верила, что битву заФедора она проиграла! Не могло такого быть, чтобы он украл… у своих! У МарьиТрофимовны, Петра Ильича, у Веры Игнатьевны, наконец! Он никогда и никому неделал подлостей, это Вероника точно знала, а красть у своих — подлость.

Как будто имело значение — у своих или у чужих!..

Конечно, когда денег нет никогда, кажется, что можно все,что угодно, лишь бы только они появились! А она ничем и никогда не могла Федепомочь — у нее нет связей и нужных знакомств, да и откуда бы им взяться?! Вотбывший муж мог бы помочь, но разве он станет?.. Ему никогда не было дела доФедора, даже когда тот маленький был. А потом Алексей выдумал какую-тоглупость, что она его на себе женила, когда забеременела, хотя у них любовьбыла и никого она не женила!..