не пойдет, — покачал головой Дурной. — У нас и без них дел по горло. Надо приступом брать.

— Штыки примкнуть! — тут же заорал Яков. — Вперед!

Полторы сотни драгун двинулись вглубь улицы — больше не помещалось. Казаки спешились и прикрывали боковые улочки, остальные держались сзади. За очредным поворотом на пехоту посыпались стрелы.

— Назад! — заорал Большак. — Расступись! К стенам, к стенам!

В образовавшийся проход двинулась даурская конная сотня под командованием Аратана. Маленький тигр хотел воевать только верхом, потому сам, с охотой, уступил Сорокину командование драгунами. Конница сочилась, как масло — медленно, натужно. Уж больно узко было в Мукдене. Но вышла на простор и одним ударом смела, противостоящую ей пехоту. Там имелись копейщики, но явно в недостаточном числе.

Маньчжуров гнали квартала два, а потом наткнулись на баррикаду. Ее собирали прямо на глазах, но для лошадей та стала уже непреодолимым препятствием. Аратан рисковать не стал и быстро увел сотню в боковую улочку. Там тоже случилась небольшая стычка, но дауры порубали врага, потеряв всего троих, и пошли дальше — искать обход.

А Большаку уже доложили о баррикаде.

— Ну, и славно! — улыбнулся тот. — Пушкарям тоже нужно тренироваться.

Пушки на колесных лафетах от пехоты почти не отставали. Их выставили на максимально возможное расстояние прямой видимости… Орудия грянули — и защитники баррикады схлынули с нее сразу. Второй залп — и на остатки завала двинулись драгуны. Впереди оказалась большая площадь, а за ней — цитадель.

«Мучил-мучил я Бахая, требовал с него план города, — усмехнулся Дурной. — А эти защитнички сами привели нас, куда надо».

Атакующие быстренько соорудили уже свою небольшую баррикаду, разместили за ними стрелков, расставили пушки — и принялись в упор расстреливать бедное-несчастное глинобитное сооружение. Драгуны и казаки лупили по защитникам на стенах, пушки колотили по воротам и основанием стен. Все силы для этого не требовались, так что свободные чернорусы радостно жгли городские ворота, шмонали покойников и и окрестные дома, да отлавливали местных лошадок.

Меньше чем через час защитники выброслии белый флаг. На переговорах Дурной, вращая страшными глазами демона-лоча велел отдать ему «всё и еще маленько». Когда местное начальство уперлось рогом, смягчился и сошелся на запасах пороха и свинца, «да хлеба немножко».

— Но за то отпустите всех пленников из темницы!

Выпустили почти шесть десятков человек, половина из которых оказалась монголами. Те сразу попросились в «банду удачливого нойона». Только вот Абуная среди них не оказалось.

«Неужто зря всё?» — побледнел Большак. Но дал дополнительный залп из пушек — и недоразумение быстро разрешилось. Даже сундучок серебра подкинули в качестве моральной компенсации.

Абунай выглядел плохо. Видно, что человек поставил крест на своей жизни. Но, когда Дурной через Удбалу объяснил ему, для чего старого князя освободили, и что непобедимое чернорусское войско идет на помощь его сыну, который готовит восстание против подлых Цинов — как-то сразу воспрял и даже слегка плечи расправил.

В захваченном Мукдене победители заполучили три пуда пороха, пуд свинца, почти двадцать пудов зера (причем, риса!) и кое-что по мелочи. В принципе, этот город можно было хорошенько ощипать… но времени в обрез. Да и опасно. В самом Мукдене настоящих войск не оказалось: меньше тысячи стражи (из которых немалая часть даже не стала в бой ввязываться) и пара сотен ветеранов-инвалидов. Последние героически полегли, атаковав в лоб драгунов. Однако нельзя поручиться, что где-нибудь поблизости не расположены настоящие гарнизоны. Две-три ниру восьмизнаменников могут легко запереть «экспедиционный корпус» в крепости и, тем самым, поставить крест на главной цели похода.

— Не за тем мы здесь, — кивнул своим мыслям Дурной. — Нам на закат надо. Спасти чернявого Бурни.

14 год эпохи Канси/1675. Уджа

* * *

Глава 41

Могучее войско, призванное спасти столицу Великой Цин, практически стояло на месте. Вернее, оно шло… Но конница подошла к воротам Гунбэйкоу и сейчас мучительно долго втягивалась в них, перебираясь за пределы Великой стены. Все десять тысяч лошадей (пройдоха Тухай записал их, как воинов, пообещав Удже, что поделится с ним сэкономленным жалованием).

Впрочем, войско и до этого не спешило. Пусть мятежник Бурни поволнуется сильнее, пусть наполнит печень желчью. А прочие вожди монголов пусть поскорее узнают, что воины Великой Цин уже вышли в Степь. Узнают и перестанут отсиживаться в своих юртах, а пришлют уже подмогу.

— Ехэ-цзяньцзюнь! — донеслось со спины. — Ехэ-цзяньцзюнь, вам письмо из Столицы!

«Это же я! — опомнился Уджа. И месяца не прошло, трудно было привыкнуть к новому званию. — Полководец, ведущий за собой! Звучит?».

Конечно, звучит. Особенно, когда, казалось, навеки застрял на жалкой ступени «верного и надежного воина». Да, попал в Столицу. Но это в Сюаньфу желание выбраться из гарнизона было пределом мечтаний. А, когда ходишь в Запретный город чуть ли не каждый день — хочется уже большего. Причем, так, чтобы не отправляться на самоубийственную южную войну с мятежными никанскими полководцами. Там гораздо легче получить копье в бок, нежели повышение.

И тут, на счастье, появился чахарский глупец Бурни.

«Когда я с ним расправлюсь, найму двенадцать лам, чтобы пели мантры по душе покойного» — снизошел Уджа до милосердия.

Он прекрасно помнил день, которые изменил его жизнь. Только наступал средний весенний месяц, когда во дворец потекли вести из великой степи: циньван Бурни, императорский родственник Бурни, обласканный высшей милостью чахарский князь Бурни намерен подло воткнуть нож в спину своему благодетелю. Глупец! На что он надеялся? Точнее, понятно, что он надеялся на войну Саньфань, на то, что все силы Великой Цин отправлены на юг.

Это да… Но как он надеялся сохранить подготовку мятежа в тайне? Его предали в собственном доме — княжеская наложница подслушала, передала сведения начальнику своей маньчжурской охраны, а тот послал весть в Пекин. И, если бы он один. Как только к монгольским князьям стали приходить вестники от Бурни, призывавшие подняться против власти Цин, половина нойонов тут же послала людей в Столицу с известием об измене. Харачинский князь Джаши отправил за стену ближайшего побратима-телохранителя. Оннигудский тайджи Очир не только послал весть, но и бежал в дальние земли со всеми подвластными ему девятью родами — подальше от бешеного Бурни.

Но также стало известно, что кто-то и откликался на зов чахарского циньвана. Например, халхасец Чойджаб. Хотя, с ним всё понятно: еще отца его вместе с его