с сыром, почитала книжку и в девять заснула! — Потом чуть выдыхает и смотрит на часы. С недоумением добавляет: — Вы обещали быть позже.

— Сдачу оставьте себе, — говорю я, выдавая оговоренную сумму, не вычитая за то, что отпускаю раньше.

— Но я могу остаться… — говорит она как-то так мягко, что я снова с подозрением кошусь на эту приличную женщину. До качков на экране мне далеко. Или ей все равно?

— Не надо.

Заглядываю к Дине и вижу, что она спит, отчаянно прижимая к себе зайца и книгу.

Перед сном открываю телефон, но вместо бездумного скроллинга захожу в галерею и листаю фотографии, наконец останавливаясь на той, где я застал Лару и Дину вдвоем на кухне, перемазанных мукой. Они хохочут во все горло и в этот момент такие красивые, что приходится сглотнуть комок в горле.

Следующий день начинается с самого неприятного из созвонов.

На экране моя, слава богу, уже бывшая жена. Как я и сказал рыженькой девице — выглядит паршиво, на десятку старше реального возраста. Учитывая, сколько денег у нее уходит на косметологов — даже еще хуже. Волосы собраны в дурацкий хвост на макушке, губы намазаны яркой помадой. Это в восемь утра.

— Свет, — устало говорю я. — Если ты опять пропустишь психотерапию, тебя лишат родительских прав. Если именно этого ты хочешь — скажи прямо, не будем играть в игры.

Камера едва ловит отблески света от экрана ноутбука, чтобы показать ее мне. Она сидит в какой-то темной комнате, и я с трудом могу разглядеть ее черты.

Кажется, она… улыбается?

— Двадцать миллионов, — говорит она, приближаясь вплотную к камере.

— Что?

— Двадцать миллионов, и я тебя больше не побеспокою.

Несколько секунд обдумываю предложение.

Киваю:

— Сейчас напишу юристу.

Отстукиваю сообщение с телефона, не медля — удачу надо ловить за хвост. Но все равно не могу не поддеть:

— Дешево продалась. Я бы дал намного больше, только чтобы тебя не видеть.

— Пффф… — выдыхает Светка, откидываясь на спинку кресла.

Но видно, что я ее задел.

Юрист отвечает, что немедленно начинает готовить договор. Отправляю запрос в банк на наличку. Пока все.

Когда кладу телефон на стол экраном вниз, замечаю, что пальцы подрагивают.

Это от радости.

— Не хочешь с Диной поговорить? — протягиваю руку дружбы.

— Нет, зачем? — пожимает плечами мать моей дочери, и ярость вскипает мгновенно, без предупреждения, выстреливая в небо гейзером бешенства.

— Тебе вообще все равно?! — рычу я.

— Нет, Летников… — чем больше я злюсь, тем спокойнее Светка. Так было всегда. — Мне не все равно. Но я была влюблена в тебя, и родила ребенка только ради тебя. А без тебя я бы в это не стала ввязываться.

— Влюблена? — шиплю я. — Изменяла ты, надо думать, от большой любви?

— Представляешь? — смеется она. — Да! Думала — отпустит.

Непробиваемая.

Ладно.

Тоже откидываюсь на спинку, потирая переносицу двумя пальцами.

Раздраженно интересуюсь:

— Дина хотя бы моя дочь?

— А ты проверь! — нагло смеется она.

В бешенстве смотрю на экран, понимаю, что не долетает — и смотрю в камеру.

Она всегда говорила, что боится этого моего взгляда. Но сейчас, через экран, видимо, не работает.

Глумливая улыбка расплывается все шире по лицу когда-то самой близкой женщины.

Сейчас она — самая далекая. Самый мой злой враг.

— Нет уж, — качаю головой, понимая, что она попала в слабое место. — Моя. У меня даже есть ощущение, что это я ее нагулял от кого-то на стороне. А ты не мать, а мачеха.

Светка поднимает ладони вверх — мол, сдаюсь.

Но это ложь.

Потому что следующий ее вопрос выбивает из моих легких весь воздух:

— Ну что, она рассказала, почему убежала из дома?

— Нет.

— А я вот вспомнила! Саш, прикинь — это была просто шутка! Динка опрокинула пепельницу на ковер, я на нее наорала, она сбежала реветь. И тут Танька мне говорит — если она тебя так бесит, сдай ее в детдом! А я — ну кому она там будет нужна? Кто захочет взять этого капризного ребенка? Только бомжи какие-нибудь — милостыню просить.

— Охренеть…

— А Динка нас подслушивала, — поясняет Света. — Я заметила. Хотела преподать ей урок. Вот после этого я ее и не видела. А она к бомжам, значит, отправилась…

— Я не понимаю, — цежу сквозь зубы. — У тебя вообще никакой эмпатии к ней нет? Ты же мать!

— Полюбить и разлюбить по желанию не получится, Летников, — назидательным тоном говорит она. — Тебе ли не знать. Вот что тебе стоило меня полюбить? И все было бы иначе!

Что мне стоило ее полюбить?

Что?

Закрываю глаза, неожиданно для себя самого пытаясь ответить на этот вопрос.

Что мне мешало полюбить женщину, которую я выбрал по внешности, женился по залету и бросил одну в Питере, потому что она перестала быть такой же легкой на подъем и беззаботной, как до рождения Дины?

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ага, молчишь! — торжествующе заявляет Светка. — А мне каково? Ты подумал? Разлюбить-то тоже — никак.

Молча закрываю ноутбук, даже не пытаясь прощаться.

Никуда она не денется от своих двадцати миллионов.

Выхожу из кабинета.

В этой квартире везде на полу мягкие ковры, поэтому Дина, сидящая у окна с зайцем, не слышит моих шагов, и я подхожу достаточно близко, чтобы услышать горячий шепот:

— Зайцам билет не нужен. Потому что они зайцы. Я буду копить деньги, куплю себе билет на поезд, и мы с тобой поедем домой, к Лале. Не бойся, папа не узнает.

Потираю грудь с левой стороны, где внезапно становится как-то тесно и неуютно.

Кажется, слишком громко вздыхаю — и Дина быстро оборачивается, пряча зайца за спину.

Она смотрит на меня слишком понимающим взглядом и спрашивает:

— Папа, тебе больно?

— Что?

Она встает на диван прямо ногами и кладет руку мне на грудь. Туда, где я только что тер.

— Да, — признаюсь я. — То есть, нет. Все в порядке.

Прижимаю ее маленькое тельце к себе и чувствую, как по венам разливается тепло.

Как я столько лет жил без нее? Немыслимо.

— Мне тоже больно, — шепчет она мне на ухо, щекоча лицо кудряшками. — Когда мы с зайцем говорим про Лалу, у меня тоже тут болит, очень сильно. Как будто сжимается.

— Ох, малышка…

— Мы теперь поедем в больницу?

— Нет, тут больница не поможет, — говорю тихо, обнимая ее и чувствуя, как колотится в груди крошечное сердечко.

Ладно бы, я себе причинял боль из-за обиды на Лару. И ей — потому что она меня отвергла. Но за что я мучаю Динку, которая и без того огребла