испанцев Хосе Каррераса и Пласидо Доминго и итальянца Лючано Паваротти. Чего только не болтали о их непримиримой конкуренции, взаимной неприязни и тому подобное — так смотрите же все: вот они трое, как братья, перед многотысячной аудиторией! И едва ли кого-нибудь волновало в тот вечер, кто там чуточку лучше — кто хуже. Между тем, хуже был определенно Каррерас, едва не умерший год или два назад от лейкемии, именно в его поддержку и был устроен этот концерт. Чувствовалось, что «команда» еще не сыгранна, но и это не имело значения — нас трое, мы братья! Разве возможно представить, чтобы так вот объединились дель Монако, ди Стефано и Корелли!?

Идея понравилась, но последовавшие с интервалом в 4 года концерты в Испании и Штатах приобрели немного шутливый оттенок; в этом, в сущности, не было ничего предосудительного, но это было скорее своеобразное шоу, нежели высокое искусство.

Парижский концерт был иным. Во-первых, в деталях продуман и хорошо отрепетирован, и в нем не было и намека на развлекательность. Во-вторых, я еще ни разу не слышал, чтобы так замечательно пели сразу все трое. Признаюсь, я прежде немного недолюбливал Паваротти — отчасти потому, что вообще предпочитаю более низкие по тембру голоса, отчасти из-за его манеры гримасничать и размахивать своим неизменным белым платочком. И вот — совершенно иной Паваротти: строгий, сосредоточенный, с почти трагическим выражением на лице. Неужели подтекстом всего, что он пел, было «Не забывай меня» (название замечательной песни Карузо)? — у меня даже слезы навернулись! Не знаю, может быть мне только так показалось, но пел он, словно последний раз в жизни. И голос его звучал непривычно: страстно и мужественно, не утратив, однако, ни полетности, ни чистоты. А ведь Паваротти уже за 65, и говорят, что он серьезно болел.

Никогда я прежде не слышал и такого Каррераса; видимо, он полностью восстановился после страшной болезни. Ну а Доминго — тот был как всегда безупречен, разве что заметно постарел и, увы, немного обрюзг.

Впрочем, именно то обстоятельство, что все трое были так хороши, делает бессмысленным сравнение их достоинств — как если бы в струнном трио объединились равно выдающиеся скрипач, альтист и виолончелист. Скрипач это конечно Паваротти с его завораживающе струящимся голосом, альт — Доминго, чей бархат украшают рубины и жемчуг, тогда как виолончель Каррераса — отливающая золотом сталь. Каждый раз, когда вступал кто-то новый, казалось, что он-то уж точно самый лучший — и так раз за разом. Столь замечательно они оттеняли друг друга. И все-таки по прошествии почти двух недель я вынужден признать, что самый глубокий след в моей душе оставили не испанцы, а Паваротти, дай Бог ему доброго здоровья.

Остается добавить немногое. Если прежде оркестром неизменно дирижировал Зубин Мета, то на этот раз его сменил Джеймс Левайн. Оба выдающиеся таланты, но прилично располневший Левайн — само обаяние, а его огромный опыт работы с вокалистами (как-никак главный дирижер Метрополитен-опера) немало способствовал праздничному характеру всего действа. Да, это был подлинный Праздник с большой буквы, и я подумал, что едва ли можно предложить что-либо более достойное финала, но уже не футбольного чемпионата, а века! Кто за?

июль 1998

НЕ БОЙТЕСЬ СЧАСТЬЯ

     Когда бы наделен я был всевышней властью,

             Я бы карал бесчувственных людей;

          Живите страстно! Живите страстью!

             Ловите ветры обжигающих идей!

                      Не бойтесь счастья.

             Не обрастайте бытом, как капуста

            Раскормленным, но вянущим листом;

      Пусть мысль воспламенят большие чувства —

                  И сами зреют под ее лучом,

               Обогащаясь соками Искусства!

                                О Музыка!

                        Витая где-то рядом,

                 Готова ты утешить и помочь

               И просишься в закрытые жилища.

        Но многим ли дано услышать твой призыв,

          Оглохнув в суете и гаме грубых будней!

                                   А жаль,

                Тебя лишь позови — и ты уж тут,

               И трепетные крылья распростерла,

                    И душу подхватила — понесла

                     В неведомые сказочные дали,

            Где радость неразлучная сестра печали

                           И скорбь светла!...

         Да, жаль мне тех, кто скукой вечно занят,

     В чьем доме блеск полов скрывает тлен и грязь,

Кто проживает жизнь, как крот, зарывшись в хламе,

            Болезней, бедности и старости боясь,

                   И сгинет в вырытой им яме.

   Стряхнем же пыль с души — пленимся Красотой!

       Пусть наполняют жизнь не запахи гниенья —

        Страданье и Любовь, и вечное стремленье

          Возвыситься над собственной судьбой.

ДЕНЬ МУЗЫКИ

/Санкт-Петербург, 1 мая 1996 г./

«Даже в самую мрачную эпоху искусство должно говорить о возвышенном и вселять в нас надежду.»

/Пабло Казальс/

Уж не знаю, как там расположились звезды на небе, но ясно, что такое с ними случается не часто — ну, раз, ну, два за столетие. Судите сами: в этот день у нас в городе сошлись пути двух, быть может, самых ярких звезд дирижерского искусства нашего времени: Георга Шолти и Клаудио Аббадо! Первый давал концерт в Большом зале Петербургской филармонии, второй в Мариинском театре. Теоретически можно было поспеть и туда и сюда (а потом со спокойной душой умереть), но провидение сжалилось надо мной, предоставив возможность присутствовать только на репетиции Шолти. С нее и начну.

Сэру Шолти очень подходит его благоприобретенное дворянское звание (хотя я и предполагаю, что по происхождению этот венгр не только не аристократ, но и чего доброго не Шолти, а Шолтес). Говорят, ему без малого 84 года, но я и тут сомневаюсь: скорее без многого. Во всяком случае ни его внешний облик, ни неутомимость в течение всей более чем двухчасовой репетиции никак не выдают его истинный, если это все-таки правда, возраст.

В программе концерта были Вторая симфония Бетховена и Шестая Чайковского. Мне показалось, что Маэстро не всегда было легко управляться с нашим (хоть и заслуженным, но в далеком прошлом) оркестром, но он не терял чувства юмора, пел, танцевал, и в итоге симфония Бетховена была благополучно доведена