Нагим. По словам Мархоцкого, претендент назвался Андреевичем Нагим уже в тюрьме в Пропойске.{531} Буссов отметил, что претендент, прибыв в Стародуб, поначалу заявил, что «он — царский родственник Нагой, а сам царь недалеко».{532} Согласно свидетельству «Нового летописца», вор назвался именем Андрея Андреева Нагого, выдав себя за сына боярина Андрея Александровича Нагого. При этом он заявил, что «царь Дмитрей приела их (с подьячим. — Р. С.) наперед себя для того, так ль ему все ради; а он (царь. — Р. С.) жив в скрыте от изменников».{533}

Некоторые любопытные подробности насчет своего «исхода» в Россию сообщил сам Лжедмитрий II в грамотах к боярам и народу. Спасаясь от злокозненного умысла Шуйских, писал самозванец, он «сходил» в Литовскую землю, был там «здоров» и пришел «з Литовские земли… в преславущый град Стародуб во 12 недель и не хотел я себе вскоре объявить и назвал я себя Андреем Нагим… и меня, государя вашего прыроженнаго… узнали нас прыроженные наши люди многих городов и добили челом…».{534} Самозванец утверждал, что время его скитаний в Литве (очевидно, в роли претендента на трон) заняло 12 недель.

Опираясь на данные Будилы, С. Ф. Платонов заключил, что самозванец появился в Стародубе 12 июня 1607 г. (в десятую пятницу после пасхи) и объявил свое царское имя четыре недели спустя, т. е. 10 июля.{535} Хронологические выкладки С. Ф. Платонова, принятые в литературе, требуют уточнения.

Будила прибыл в Стародуб с запозданием, в конце августа 1607 г., а свои записки он составил несколько лет спустя. Поэтому предпочтение следует отдать свидетельству белорусского летописца из-под Пропойска, лучше других осведомленного насчет первых шагов Лжедмитрия II. Летописец знал, что Зенович отпустил «Дмитрия (Нагого)» за московский рубеж на Попову гору «року 607, месяца мая, после семой субботы»{536}.Седьмая (после пасхи) суббота приходится на 23 мая 1607 г. В этот день «вор» и перешел границу.

Итак, Лжедмитрий II перешел границу вскоре после 23 мая 1607 г., а до этого скитался по Литве (как узнанный «царь», а точнее, Андрей Нагой) в течение 12 недель. Несложный расчет подсказывает, таким образом, что Зенович, Меховецкий и другие ветераны взялись за подготовку претендента в конце февраля 1607 г. Остается добавить, что с «царевичем Петром» Зенович виделся в Белоруссии в декабре 1606 г.

Поляки направили претендента в небольшую северскую крепость Стародуб. Нельзя считать случайным тот факт, что в момент появления Лжедмитрия II в Старо-дубе там оказался эмиссар «царевича Петра» и Болотникова казачий атаман Иван Заруцкий. По словам Буссова, Болотников послал Заруцкого из Тулы за рубеж, чтобы разузнать, что с государем, которому он присягал в Польше; но атаман будто бы не отважился ехать за рубеж и надолго задержался в Стародубе.{537} Заруцкий был одним из выдающихся деятелей Смуты, обладавшим редкой отвагой. Сын тернопольского мещанина Иван Заруцкий был польским подданным. В его судьбе было нечто общее с судьбой Болотникова. В юности он попал в плен к крымским татарам, бежал из неволи и стал казачьим предводителем{538}. Уроженец Волыни Заруцкий должен был знать, что именно на Волыни, в Самборе, следует искать следы чудесно спасшегося «Дмитрия». Тем не менее он оставался в Стародубе, где и заявил о признании Лжедмитрия II в тот самый момент, когда тот объявил свое царское имя.

Полякам нетрудно было запугать Шкловского бродягу и заставить его назваться именем Андрея Нагого. Заруцкому и другим вождям повстанцев в Стародубе предстояло решить куда более сложную задачу. Они должны были убедить жителей Стародуба и других северских городов, а затем и всей России в том, что беззвестный бродяга и есть их добрый царь Дмитрий.

После отступления войск Шуйского из-под Калуги в военных действиях наступило длительное затишье. Обе стороны готовились к решительному столкновению. Повстанцам надо было, не теряя ни дня, везти объявившегося «Дмитрия» к Москве. Его появление могло решающим образом повлиять на исход борьбы. И все же восставшие не решились немедленно объявить о появлении «Дмитрия» в Стародубе. Причина состояла в том, что шкловский бродяга, оказавшийся втянутым в интригу помимо собственной воли, очень мало подходил к выполнению трудной миссии.

Учитель из Могилева был на своем месте в церковной школе. Он умел делать всякого рода черную работу по дому, терпеливо сносил побои и розги. Приниженному и бедному человеку предстояло сыграть роль великого государя и вождя восстания, что было ему явно не по плечу.

Шкловский учитель не обладал ни мужеством, ни волей, ни практическим опытом, чтобы самостоятельно довести трудное дело до успешного конца. Рукин и другие его помощники также были людьми малоавторитетными и незначительными.

В Стародубе самозванец оставался такой же подставной фигурой, как и в Пропойске. Всю тяжесть затеянного дела приняли на себя вожди повстанцев.

Заруцкий был послан в Стародуб для розыска «царя». Невероятно, чтобы появление в небольшом городке, где все знали друг друга, «Нагого», родственника «царя Дмитрия» и его предтечи осталось для атамана незамеченным. Заруцкий обладал редкой энергией и всеми качествами народного вождя. Его вмешательство, по-видимому, имело неоценимое значение для дальнейшего развития самозванческой интриги. В России он играл при никчемном претенденте ту же роль, что Меховецкий и Зенович в Белоруссии. Помимо Заруцкого большую помощь Лжедмитрию II оказал предводитель местных повстанцев стародубский сын боярский Гаврила Веревкин.

Современники указывали на Веревкина как главного инициатора переворота в пользу Лжедмитрия II. Описав смуту, происшедшую в Стародубе, автор «Нового летописца» заметил: «Начальному (начальник. — Р. С.) же воровству стародубец Гаврила Веревкин».{539}

Роль Веревкина в интриге была столь велика, что немедленно явилось подозрение, что новый самозванец доводится ему прямым родственником. Как записал московский летописец, «назвался иной вор царевичем Дмитрием, а сказывают сыньчишко боярской (из семьи. — Р. С.) Веревкиных из Северы».{540} Мнение о том, что Лжедмитрий II происходил из северских детей боярских разделяли даже некоторые лица из его польского окружения, например Н. Мархоцкий. В России версия о стародубском происхождении нового «вора» получила самое широкое хождение. Она попала на страницы сказания Авраамия Палицына, одного из самых известных писателей Смутного времени. Мятежники, писал Палицын, «прежним обычаем (как прежде назвали «ложного умышленного царевича Петра, холопа…». — Р. С.) нарекши ложного царя Дмитрия, от северских градов попова сына Матюшку Веревкина».{541}

Ближайшие сподвижники Лжедмитрия II Заруцкий и Веревкин имели весьма приблизительное представление о царском обиходе и дворцовых порядках. Неудивительно, что их попытки подготовить бродягу к новой для него роли не дали больших результатов. Лжедмитрий II до конца жизни сохранял манеры поповича, что давало почву для неблагоприятных толков.