Но было и еще кое-что. Моше испытал радость, когда дал Нане понять, что она не уничтожила его. Это был крохотный миг учтивой мести.

Это была месть. Нана была неравнодушна к Моше. И даже больше. Благородство ей давалось нелегко. Ей нелегко было жить без Моше. Она ревновала Моше и Анджали. Ей не хотелось думать, что они могут быть счастливы вместе.

Нана кивнула. Она огляделась. Человек за соседним столиком поливал жареную картошку кетчупом. На стенах висели гигантские головоломки-паззлы, вроде фресок. Справа от Наны было “Искушение святого Антония” Иеронима Босха. Название было написано под ним на трех языках: “Искушение святого Антония — Tentation de Saint Antoine — La Tentazione di Antonio”, каждое как бы на свитке пергамента. Рядом с паззлом висела табличка -

“Миры”

САМЫЕ БОЛЬШИЕ ГОЛОВОЛОМКИ

Более 16000 частей

— а справа висел еще один паззл. Пейзаж с видом на озеро. Нана заинтересовалась, есть ли в Израиле озера. Она заинтересовалась, изображала ли эта картина озеро в Израиле. Она взглянула на закатанное в пластик меню в блестящем бордовом кожаном переплете. К меню была приколота копия вырезки из “Ивнинг Стандард” про лучшую говяжью солонину. Нана заказала рогалик и яйцо-пашот. Моше заказал рогалик с солониной. Вы больше не встретитесь с Моше. Вы видите его в последний раз сейчас, после того, как Нана ушла от него, заказывающим рогалик с солониной в “Кошерных кушаньях”.

Я понимаю, почему Моше испытывал здесь наплыв эмоций. “Кошерные кушанья” — это еврейские пятидесятые. В центре каждой тарелки розовые слова “Вкус”, “Полез” и “Кошер” сходились веером к большим розовым буквам “НО”. Вокруг все было как в старые добрые времена. Ярко-розовая клеенка на столах, позолоченные завитки спинок. Мир безопасен и полон радости.

И я могу его понять. Когда я захожу в “Кошерные кушанья”, меня охватывают похожие чувства.

Но я не дам воли чувствам. Я не собираюсь ударяться в печаль. Нет. Вместо этого я опишу счастье. Хотя теперь, когда я дошел до этого места в моем рассказе, вариантов у меня не слишком много.

Я попробую описать счастье Наны.

Нана была рада жить в Эджвере. Ей нравилось там жить. А так как Папе нравилось жить в Эджвере, то и Нана считала, что Эджвер — клевое место.

Может, вы ни разу не были в Эджвере. Может, вам непонятно, что за странное счастье испытывала Нана. Эджвер находится на самом конце Северной линии метро. Это уже не совсем город. Это совсем даже пригород. Станция метро была построена в 1923 году по проекту С.А. Хипа, в умеренно-нео-георгианском стиле. Каждый год, на праздник хануки, перед ней ставят огромную менору, десяти футов высотой. Если, выйдя из метро, повернуть налево, попадешь к “Макдональдсу” и супермаркету “Бродвок”. Субботними вечерами после окончания шаббата еврейские мальчики и девочки тусуются с чернокожими и желтокожими мальчиками и девочками у “Макдональдса”. Они продают друг другу наркотики. Иногда, чтобы провести время, они доезжают на метро до станции Голдерс-Грин, и тусуются там. Потом они возвращаются обратно в Эджвер.

Эджвер — приют мультикультурализма.

После “Макдональдса” вы пройдете мимо газетного киоска, который спонсируют “Еврейские новости”. Снаружи киоска прибит большой рекламный щит, который тоже спонсируют “Еврейские новости”. Рекламный щит — часть их договора с владельцем киоска. На этом щите вывешивают главные заголовки из свежего номера. Когда Нана возвращалась домой, чтобы ухаживать за Папой, главным заголовком “Еврейских новостей” был такой: ВЫИГРАЙТЕ ПЕСАХ НА ЧЕТВЕРЫХ НА МАЙОРКЕ!

Боюсь, что Нана загрустила именно из-за десятифутотовосемисвечника и всего прочего. Она почувствовала ностальгию. Ну, может быть, не совсем ностальгию. Нана не была еврейкой. Израиль не был ее землей обетованной. Она просто думала с грустью, горечью и печалью об одном милом еврее.

Не забывайте. Она любила Папу. Но она любила и Моше.

За газетным киоском, по правую руку, раньше стоял кинотеатр “Белль-вью”. Если пройти еще немного, вскоре вы окажетесь рядом с архитектурной феерией “Рейлвей-отеля”. “Рейлвей-отель” был построен в 1931 году Э.И. Сьюэлом в неумеренно-псевдо-тюдоровском стиле, включая даже поддельные виселицы. Здесь заканчивается Эджвер-Хай-стрит.

Эджвер — это пригородный район. Унылый, тихий, милый и полный китча.

Но вот что я вам скажу. В моей истории сейчас есть еще один счастливый человек. В чем-то даже счастливее Наны.

Анджали сидела в квартире Моше. Она была немного сонная. Она сидела в квартире Моше и думала о Нане. Она думала о Нане и о Моше.

Анджали думала о любви.

Я хочу, чтобы вы вспомнили Анджали. Отнеситесь к этому серьезно.

Анджали вспоминала свои любимые болливудские фильмы. Самый чудесный болливудский фильм, который она видела, назывался “Девдас”. Это очень трогательный фильм. Последняя сцена “Девдаса”, в которой Шах Рух Хан умирает у ворот дома Аишварии Раи, показывает, как чудесна любовь и до чего она всемогуща. Она показывает, думала Анджали, что любовь сильнее всего на свете.

И мне кажется, что Анджали права. Мне нравится Анджали. Я особенно люблю ее за то, что, несмотря на овладевавшую ею сладкую дрему и мысли о красоте и могуществе любви, она не утратила своей практичности.

Практичность Анджали поставила ее в трудное положение. Она не могла до конца понять своих чувств. Это не любовь. Она это знала. Просто она вдруг ощутила счастье. Она вдруг почувствовала себя удивительно счастливой.

Папа сидел на одеяле, покрытом затейливым узором из беленьких львов, соколов и фруктовых деревьев на лиловом фоне, и разговаривал с Наной про ее приятеля Моше.

Моше Папе нравился. Очень нравился.

Анджали — это еще не все. Я думаю, вы это уже поняли. Я не собираюсь заканчивать свой рассказ отдельно взятой счастливой Анджали. Нет. Я начал со сцены в спальне и закончу я тоже сценой в спальне.

— Так что, как там Моше? — спросил Папа. — Когда ты собираешься обратно?

Прежде чем мы пойдем дальше, я хотел бы описать Папин наряд. Папа был одет довольно необычно. На нем был один красный носок, один темно-синий носок, черные брюки от костюма — с ширинкой, застегнутой на молнию, но с расстегнутой верхней пуговицей — и белая футболка с изображением сатира с волнистой бородой, которую Папа купил на Родосе в 1987 году.

Теперь можно продолжать. Мне просто хотелось описать его одежду.

— Так что, как там Моше? — спросил Папа. — Когда ты собираешься обратно?

Папа, понимаете ли, не знал, что Нана ушла от Моше навсегда. Нана не стала говорить ему. Она не хотела впутывать Папу в свою любовную жизнь. Нана хотела, чтобы Папа чувствовал, что она любит его всем сердцем. Поэтому она не могла сказать ему, что они с Моше разошлись. Ее жест любви стал бы выглядеть более расчетливым. Он показался бы менее чистым.