Его попытки настоять на чем-то ни к чему не приводили. В декабре 2007 года он попросил Машу встретить Новый год вместе с ним, и она пообещала прилететь к нему в Прагу. В тот день он так боялся опоздать, что приехал в аэропорт за два часа до ее прилета; высматривая Машу в потоке людей, он чувствовал какое-то мальчишеское волнение, сменяющееся (по мере понимания того, что она не прилетела) растерянностью и болью.

В этот же день он позвонил в больницу, где работал, и вызвался дежурить в новогоднюю ночь.

В больнице в эту ночь было мало пациентов. Обходя отделение, Андрей увидел в одной из пустующих палат (других больных на праздники отпустили домой) светловолосую пациентку лет тридцати. На ее прикроватной тумбочке стояла маленькая искусственная елочка.

– Будем встречать Новый год с ней вдвоем, – на чистом русском языке вдруг грустно сказала женщина, указав на елку.

У Андрея что-то кольнуло в груди – русская…

– Как вас зовут?

– Татьяна.

– Извините, Татьяна, мне надо проведать других больных, но потом я к вам зайду.

За десять минут до полуночи он действительно зашел к ней, прихватив с собой мандарины и бутылку шампанского.

– Разве мне можно? – Татьяна удивленно вскинула тонкую бровь, когда он протянул ей бокал шампанского.

– Можно, доктор разрешает. – Андрей взглянул на часы. – Ну, вот и двенадцать. С Новым годом!

Глотнув шампанского, она вздохнула:

– Представляете, это самый грустный Новый год в моей жизни.

– Будут другие. Хорошие, – сказал Андрей.

Она улыбнулась:

– Спасибо.

В конце января, чтобы отвлечься (а может, от обиды на Машу), он закрутил роман со своей коллегой по работе, доктором из соседнего отделения. Это была женщина его возраста – красивая, эффектная, целеустремленная, умная. Однако, несмотря на все несомненные достоинства любовницы, Андрея что-то царапало, кололо в этих отношениях. Они недолго пробыли вместе, роман продлился несколько недель и закончился после вечеринки по случаю дня рождения Андрея, устроенной его коллегами. Поздравляя Андрея наряду с другими присутствующими, его любовница провозгласила тост в честь именинника, пожелав ему «подняться вверх по карьерной лестнице». Вроде бы что такого? Но Андрей вспомнил любимый Машин тост «Будем великодушны!» и отчего-то помрачнел. На следующий день он расстался с этой женщиной. Просто ему никто был не нужен, кроме Маши.

В феврале Андрей поехал в Москву – не к Маше, а на сей раз – за ней. Но его решимость сломалась, когда он понял, что она не рада его приезду, что, возможно, ей было бы лучше и проще, если бы он не приезжал. Они прощались на Красной площади, была метель. Маша выглядела усталой и печальной; и он боялся, что это усталость от него. Потом он взял такси, поехал в квартиру на Ленинградском проспекте, ключи от которой ему дала Маша, и стал ждать любимую. Просто сидел за столом на кухне и ждал ее. В окно напротив стола было видно, как падает снег.

Вместо Маши пришла какая-то незнакомая женщина – крупная, яркая.

Она зачем-то говорила, говорила – слишком много слов; убеждала его в том, что он должен расстаться с Машей, потом она наконец ушла. Вся сцена с ее участием напоминала театр абсурда. Поверить в то, что это Маша организовала подобный спектакль, он не мог, хотя других не находил. Да и не искал, честно говоря. Какие еще могут быть объяснения и причины? Если сегодня на площади он понял, что Маша ему не рада. Что его приезд сейчас как бы… некстати. Что ей не до него. Что он в ее жизни – посторонний. «Прости меня, Маруся. Я больше так не могу. И не хочу».

Он положил ключ на стол и ушел.

Уехать из Москвы оказалось не так-то просто – до аэропорта он добрался, но поскольку из-за снегопада объявили нелетную погоду, ему пришлось провести ночь в аэропорту.

Он сидел в зале ожидания и наблюдал в окно шоу большого снега, прощаясь с прошлым, с любовью, с Москвой.

Вернувшись из России, Андрей погрузился в состояние густой, душной ипохондрии, накрывшей его словно тяжелым занавесом от мира, от людей, от жизни – никаких эмоций, желаний… Он даже подумал, что теперь понимает одного своего пациента, с которым разговорился как-то прошлой осенью.

Они тогда стояли у окна в больничном коридоре, в которое был виден город, подожженный со всех сторон пожаром листвы. Андрей искал слова, чтобы озвучить своему пациенту диагноз, звучащий как приговор (за долгие годы в медицине он так и не привык к «спокойному», или, как говорили его коллеги, «философскому» отношению к этой проблеме, всякий раз, когда требовалось сообщить больному или его близким, что «нет никаких шансов», он переживал и долго настраивался на разговор), и не находил их… Его пациент – пятидесятилетний преподаватель университета (кажется, сам обо всем догадывался, держался отлично), опередил его неожиданным признанием: «Вот странные дела, доктор. Мне в последнее время ничего не хочется – гулять, одеваться, водить машину, встречаться с друзьями; все прежние радости, привычки, увлечения опадают, как эти листья. Знаете, я подумал, что природа мудра – она готовит человека к смерти вот этим отмиранием прежних радостей и желаний».

Отмирание прежних радостей и желаний, да, теперь Андрей сам знал, как это происходит. Отныне он сутками пропадал в больнице (идти домой не хотелось), работал до звенящей усталости, чтобы уничтожить последние эмоции.

В апреле того же года, в больнице он снова увидел русскую пациентку, с которой встретили Новый год. Татьяна (имя – характер, имя – судьба) – миловидное, усталое лицо, большие серые глаза, нежные завитки волос.

Он достал историю ее болезни, поговорил с лечащим врачом. «Увы, Андрей, никаких надежд. Она серьезно больна. Ты же сам понимаешь, сколько живут с таким диагнозом». Он понимал, да. И Татьяна уже все про себя знала.

– Это вы из жалости?! – насмешливо спросила она, когда он притащил ей в палату букет цветов.

Смутившись, он буркнул:

– При чем тут жалость? Ерунду говорите.

– А что тогда? Может, я вам нравлюсь? – Татьяна иронически прищурилась.

– Нравитесь, – кивнул Андрей и ушел. Через пять минут, проходя по коридору, он мельком заглянул в открытую дверь палаты – Татьяна, улыбаясь, ставила цветы в кувшин. Он вдруг почувствовал к ней острую нежность – маленькая, хрупкая, изможденная болезнью, и такая храбрая, гордая…

Придя в следующий раз, он спросил у нее:

– Я могу для вас что-то сделать?

Она усмехнулась:

– Можете! Женитесь на мне! – И увидев его изумленные глаза, с иронией добавила: – Это шутка!

Да, у нее было замечательное чувство юмора, которое не изменяло ей даже во время болезни. Серьезной она оставалась, только когда говорила о своей дочери. «Шесть лет назад я влюбилась в чеха и уехала из России… Любовь! Потом – кончилось. Осталась дочь. Ляля. Я работала гидом, а потом заболела. Это всегда бывает, знаете ли, как-то вдруг… В смысле, ты никогда к этому не готов. Впрочем, что я буду вам рассказывать, вы, доктор, знаете об этом не хуже меня…»