Екатерина Даниловна вдруг представила себе, как она открывает дверь – и видит сына. Точнее, его безжизненное тело, раскачивающееся в воздухе.

Она рванула дверь на себя, словно чувствуя ответственность момента, словно она могла еще его спасти. Волосы на ее голове зашевелились, когда она увидела сына за столом – неподвижного, замершего на разложенных книгах.

– Женя, – позвала она осипшим голосом. – Женечка!

Она бросилась к нему, и, когда он зашевелился, застонал, кровь бросилась ей в голову, она отшатнулась от него.

– Ты спишь, – счастливым голосом, глотая слезы, прошептала она. – Женя… Женечка! Господи, как же ты меня напугал!

Он поднялся, открыл глаза и, увидев мать, протянул к ней руки, как в детстве, обвил ее руками за шею и поцеловал в мокрую соленую щеку.

– Ма, со мной все нормально. Не бойся. – Он провел рукой по ее волосам. – Ты что подумала-то, а?

А вечером, кода они все втроем сидели за столом – Женя, Екатерина Даниловна и Петр Савельевич, – передали репортаж из парка. Женя даже есть перестал. А потом, как показалось Екатерине Даниловне, он как-то неожиданно порозовел, и в его глазах появился счастливый блеск. И когда Петр Савельевич вышел из комнаты за сигаретами, Женя не выдержал и сказал:

– Ма, ее не посадят. Господи, как же я рад! Как я рад!

Он подошел к матери и заглянул в ее глаза.

– Все нормально, сынок. Я же говорила тебе. А ты забудь ее, забудь!

Она поцеловала сына и облегченно вздохнула.

* * *

Они улетали в Ригу, к брату Максима. В аэропорту Ольга купила себе духи с запахом розы – из последней коллекции Ферре. Теперь, когда все было позади и все страхи улетучились благодаря изобретательности следователя Зимина и поддержке Максима, она вдруг поняла, что единственным человеком, тем не менее, который ее больше всех любил и ценил, был Бутурлин. А она предала его. С легкостью. Думая о собственной безопасности, о своем будущем, она совершенно не приняла в расчет его готовность пожертвовать собой ради нее, его страхи и переживания, связанные с этой историей. Все, кто знал его, в душе посмеялись над его наивностью и желанием спасти ее таким нелепым образом. Но ведь он совершил поступок и достоин более снисходительного к себе отношения. Больше того, он достоин ее любви, однако, так сложилось, что она принадлежит теперь другому мужчине.

Как много и часто они с Женькой в свое время рассуждали об отношениях мужчины и женщины, о любви и предательстве, о способности принести себя в жертву любимому человеку, о великой страсти и лжи, подлости и великодушии влюбленных. Они были тогда чистыми, незамутненными, готовыми любить и быть любимыми. И куда все это делось? Как она могла забыть все это? И сколько можно оправдывать свое предательство по отношению к Женьке своими страхами перед угрозой Юракова? Ведь все можно было решить иначе и не доводить Женьку до такого отчаянного поступка. Достаточно было просто поговорить с ним начистоту, а потом прийти к родителям и рассказать все, как есть. Или деньги бы нашли, или Юракова припугнули бы. Во всяком случае, тогда он остался бы жив и отвечал перед законом за совершенное им преступление – за убийство Извольской.

Максим ходил по маленьким магазинчикам аэропорта, рассматривал сувениры, а потом сел с какой-то книгой на диванчик и зачитался. Ольга же, отыскав укромное место за прозрачной курительной комнатой, достала телефон и позвонила Бутурлину. Услышала его голос, она так и не смогла ничего сказать – слезы душили ее. Она сползла по стенке вниз и тихо заскулила, время от времени всхлипывая и закатываясь в беззвучных рыданиях. Телефон был прижат к ее уху – он все слышал.

Люди, сидевшие напротив нее, чуть поодаль, на своих местах, смотрели на нее кто с сочувствием, кто с любопытством. Одна девочка-негритянка даже осмелилась подойти к ней и протянуть ей смешную тряпочную куклу с солнцеобразной головой и веревочными волосами цвета соломы…

– Ну-ну, – вдруг услышала она родной Женькин голос в трубке. – Все нормально. Успокойся. У тебя платок есть? Все, все…

Ей показалось, что Бутулрин вздохнул с облегчением – он ждал ее звонка.