– Нет.

От шока я ответил и только потом осознал, что старик говорит по-русски.

– Повторяй за мной: «Ла Иллахи илля Лллах».

…

– Повторяй, если хочешь жить. «Ла Иллахи илля Лллах».

– Ла иллахи илля Аллах… – повторил я, потому что хотел жить.

– Мухаммад расуль Аллах.

– Мухаммад расуль Аллах.

– Хорошо. Теперь скажи то же самое еще раз.

– Ла Иллаха илля Лллах. Мухаммад расуль Аллах.

Эти сказанные мной простые слова произвели на толпу такое действие, что я не поверил бы, если бы не увидел. Некоторые боевики – у них выражение лиц из напряженно-ожидающего сделалось скучным, безразличным. Некоторые опустили оружие.

Тот бородач, который говорил по-русски, начал что-то с жаром говорить, показывая на меня, старик спокойно отвечал. Было видно, что из толпы некоторые люди уходили, а некоторые смотрели уже не на меня, а на боевиков, стоявших у капота моей машины. Было видно, что то, что говорил старик, имеет для людей значение и теперь интересы многих из собравшихся и боевиков в чем-то очень сильно разошлись. Это было понятно, хоть я не понимал и слова из сказанного…

Абдул Малик аль-Руси из джамаата Али-ибн-Салем-аль-Судании был просто взбешен. Он помнил наставления шейха аль-Шами о том, что южнее Неджда и святой для каждого мусульманина земли Двух мечетей живут люди, которые считают себя правоверными и говорят, что они правоверные, но на самом деле они погрязли в куфаре и ширке и отступают от ислама, почитают могилы и клянутся предками, а не Аллахом, и делают еще много другого ширка, недопустимого в исламе. Но теперь он сам видел все это – и это наполняло его душу яростью.

Абдул Малик аль-Руси родился в Твери, депрессивном русском регионе в центре Русни. Он был русским, и отец и мать были православными, русистами, но их вера заключалась в том, что они ходили в церковь время от времени и ставили свечку – особенно усердствовала мать, молясь о том, чтобы отец не пил. Молитвы не помогали. Еще отец ходил зимой на прорубь, вырезанную в форме креста, и окунался в ледяную воду, а потом из этой проруби набирали воду и считали ее святой. Нигде в Библии не было написано о чем-либо подобном, но это все «православные» русисты делали каждый год. Полный ширк, астагфируЛлагъ!

Как и все, кто родился в Твери и у кого не было денег, чтобы уехать в Москву, а Москва выпила все окрестные города, весь центр России, он гулял по городу, дрался с пацанами из соседних районов, пил пивасик, зажимал в углу телок – иногда это кончалось беременностью и браком, иногда – ранней судимостью, но ему повезло. Пил он и водку, и дрянные суррогаты, потому что денег на нормальную водку не было даже у взрослых. Были в их компании и наркотики, но от серьезного его уберег Аллах, все, чем закончилось, – он несколько раз покурил травку через полуторалитровую бутылку с двумя прожженными дырками. Потом он пошел в армию, потому что деваться больше было некуда, потому что если ты не служил, то ты вроде как и не мужик, и вообще. В армии он впервые наелся досыта, познал, что такое дедовщина, но потом ему предложили подписать контракт, и он согласился – какой смысл служить бесплатно, если можно за деньги. Так он остался в армии еще на пять лет и много чему научился.

В том числе и исламу.

Часть их стояла близ Волгограда, и по ней целенаправленно работали. Сначала во время увольнительной он ввязался в драку с кавказцами, и какие-то парни ему помогли – незнакомые парни. Его это заинтересовало, и он спросил, кто они такие. Они ответили, что они салафиты, то есть идут по пути салафии, единобожия, пути праведных предков. Он не знал о том, что салафия – это более благозвучный синоним ваххабизма. Ему стало интересно – что это за салафия такая, ради которой люди готовы бить своих?

Они обменялись телефонами, встретились еще раз. Потом еще. Потом он попросил книги, но ему сказали, что книг у них нет. Зато ему сказали, что у них на окраине города есть квартира (худжра), где они молятся, и предложили прийти…

Надо сказать, что он был уже знаком с тем, что такое секты. Отца из-за пьянства отлучили от церкви, и он стал ходить в какую-то секту святых дней или как там еще она называлась. Пить, надо сказать, перестал, но денег в семье больше не стало. Потому что отец стал все свободные деньги отдавать в секту. Мать была не против – хоть пить перестал.

Он пришел в молельную комнату, которая располагалась на втором этаже пятиэтажной хрущобы. Пора-зился тому, что нет мебели – только коврики на полу, да в каждой комнате на стене указано меткой-киблой направление на Мекку. Для салафитов не нужна была мечеть, чтобы поклоняться Аллаху Всевышнему.

Когда он понял, куда попал, то тут же ушел оттуда. Быть ваххабитом для него казалось чем-то диким, ваххабиты – это те, кто убивает пацанов, сослуживцев, кто поднимает на воздух автобусы и подрывается на станциях метро, это психопаты.

Но командиру о том, что в городе есть ваххабитская ячейка, он не сообщил. Ему показалось это подлостью – предать тех, кто отбил его от хулиганов. Он и подумать не мог, что те кавказцы и салафиты, которые помогли ему, – одна шайка-лейка. Об этом он узнает уже на джихаде, когда в соседнем джамаате, ведущем ожесточенные бои за перевал в Атласных горах, окажется один из кавказцев, которые тогда пытались его избить. Но это будет уже много позже и не будет иметь совершенно никакого значения. Потому что Аллах един.

Он вернулся в армейскую жизнь и окунулся в привычную жизнь воинской части. Дедовщина – контрактники не относились к армейскому разделению на касты, но он все это видел, потому что все это видели. Начфин, которому офицеры отстегивают, чтобы попасть «под приказ» и получать повышенное денежное довольствие[87]. Все это он видел и раньше, но почему-то именно после общения с салафитами он воспринимал это особенно негативно, как будто каждый такой факт был плевком ему в лицо.

Стоит ли удивляться, что через месяц с небольшим он вернулся в салафитскую молельню, причем уже не посмотреть, что это такое, а с четкими целями и устремлениями.

Потом он принял радикальный ислам, а потом помог своим новым друзьям вынести значительное количество оружия со склада. После чего оставаться в Русне было нельзя, и он отправился сначала в лагерь в Пакистане, потом его перебросили в полулегальный учебный центр в Иордании, а потом он встал на джихад в Сирии.

Как в свое время Джумабой Ходжиев, он же Джума Намангани, бывший старший сержант ВДВ СССР, за несколько лет на джихаде прошедший путь от рядового бойца до военного амира всей «Аль-Каиды», Абдул Малик аль-Руси начал быстро подниматься. Сыграла свою роль и присущая русским храбрость, а особенно храбрость пацана, у которого в жизни не было ничего хорошего и которому нечего было терять, и военная подготовка, полученная в Российской армии. Он сначала был в Джамаат Сабер – этот джамаат организовали ваххабиты, намеревавшиеся получить боевой опыт на фронтах джихада, а потом отторгнуть от России Сибирь и установить там Шариат Аллаха. Но там к нему плохо относились, потому что большинство там составляли татары, кавказцы и среднеазиаты, а он был русским. Тогда его перебросили в джамаат, в котором были европейцы. Всякие европейцы, начиная от итальянцев и кончая шведами, причем там были не только дети и внуки мигрантов, но и настоящие европейцы, разочаровавшиеся в культурных ценностях Европы – толерантности, беспомощности и педерастии – и вставшие на джихад. Там он за год стал амиром джамаата: видя его усердие и способности к обучению, руководство исламского государства дало ему охрану и стало поручать формировать джамааты из молодых мусульман, которых надо было научить сражаться хотя бы на уровне обычного пехотинца. Абдул Малик аль-Руси, предавший Россию и дезертировавший из Российской армии в звании старшего сержанта, закончивший полный курс сержантской учебки, применял для обучения ровно то, чему его учили в России, плюс отдельные курсы местных специалистов, учивших например, как готовить самодельные взрывные устройства и фугасы направленного действия. Стандартный курс подготовки длился четыре месяца, и после него джамаат уже имел серьезные пехотные навыки перемещения, прикрытия огнем и прочее, что необходимо.