– Когда русские разгромят германцев, мы с ними уже заключим мирный договор, когда русские разгромят… – в улыбке Судзуки не осталось уже ничего, свидетельствующего о такте и традиционной сдержанности самураев. – Сталин не решится переходить Амур и начинать другую великую войну – теперь уже в Азии. Так же, как мы не переходили Амур, когда он отступал к Москве.

– Просто вы еще не поняли, господин генерал, что имеете дело с коммунистами, в соболях-алмазах. Для которых слово чести и верности договору абсолютно ничего не значит.

– То есть вы считаете, они нападут на нас в любом случае? – предельно сузились глаза японца. Перегнувшись через стол, он приблизил свое лицо к лицу атамана.

– Я в этом уверен, в соболях-алмазах. И не хотелось бы дожить до того дня, когда придется вспоминать о моем предупреждении, уже находясь в плену у красных. В одном лагере с вами.

Судзуки нервно рассмеялся и откинулся на спинку кресла. Предсказание относительно лагеря красных показалось ему на удивление забавным.

– В плену? – вальяжно переспросил он. – Мы с вами? Я не терплю подобных пророчеств, господин генераль.

«А ведь Куроки-Судзуки, мать его… все еще не желает понимать, что прорицание мое не так уж комично выглядит, как ему кажется», – с грустью подумал Семёнов. Зато в ходе этого разговора он окончательно убедился: и в штабе Квантунской армии, и в управлении армейской разведки, и даже в правительственных верхах Токио, так до сих пор и не уяснили для себя, какую непростительную глупость совершают, пытаясь в разгар великой войны отсидеться за Амуром, словно юродивые – на пепелище.

Когда Сото появилась в номере атамана, они бросились в объятия друг друга в таком порыве, в каком влюбленные обычно пытаются либо скрыть отчаяние близкой разлуки, либо возродить безнадежно угасшие чувства.

Японка всегда преподносила собственное тело с каким-то особым артистизмом; она не отдавалась мужчине, а одаривала его изяществом плоти, красотой, лаской и умом. Но сегодня она превзошла себя во всем, способном покорить атамана. А, главное, он, возможно, впервые поверил, что это уже не игра гейши и не профессионализм соблазнительницы от контрразведки. За каждым конвульсивным движением её бедер, томностью вздохов и полётом рук скрывается сокровенная чувственность. И теперь уже не было для генерала ничего запретного в таком «плоде» постельной любви и не существовало ни йоты, омрачающей физиологизмом самые возвышенные порывы и фантазии.

Поскольку все это время номер генерала оставался открытым, офицер военной полиции, явившийся уточнить кое-какие детали покушения на командующего, увидел на тахте опьяненные страстью тела любовников и, вежливо откланиваясь, попятился назад, выяснять, не оплошал ли. Убедившись, что ошибки не произошло, он вновь вернулся к предусмотрительно приоткрытой им двери генеральского люкса, однако постучать не решился. Но не отважился и уйти.

Усевшись на лежавшую у порога циновку, японец по-монашески склонил голову и, закрыв глаза, стал прислушиваться к пьянящим стонам девушки. Обхватив голову генерала ногами и свесив их за могучие плечи, она предавалась безумию обряда любви каким-то странным и не совсем понятным для молодого офицера способом. Однажды он даже не выдержал и вновь на мгновение заглянул в номер, но, так ничего и не поняв в сути этой мистерии, устыдился не столько необычности её, сколько собственной, непростительной для самурая, каковым он надеялся когда-нибудь стать, слабости.

– Я хочу задать вам вопрос, который интересует японскую военную полицию, – молвил он, когда страсти за стеной наконец угасли и ему позволено было войти в атаманскую «опочивальню».

– Задавай, коль пришел, – великодушно позволил хозяин, поудобнее устраиваясь на диване с бокалом вина в руке.

– Подтверждаете ли вы, господин генерал, что женщина, арестованная у гостиницы, пыталась убить вас? – хотя вопрос был обращен к Семёнову, однако смотрел гость на Сото. И не только потому, что она выступала в роли переводчицы. Юный лейтенант все еще не мог избавиться от впечатлений, вызванных созерцанием недавних эротических сцен.

– Подтверждаю. Она пыталась произвести несколько выстрелов в меня и в госпожу Сото. Теракт оказался неудачным только потому, что госпожа успела разрядить её оружие.

– Госпожа Сото – ваш телохранитель?

– Нет, это я тело хранитель, – раздельно произнес генерал две части этого слова, – госпожи Сото. Такой расклад вас, офицер, устраивает?

Атаман заметил, как японец подсматривал недавно за ними, и теперь воинственно, сугубо по-мужски, поддразнивал.

– Вполне, – поиграл скулами лейтенант, переведя взгляд на Семёнова, в то время как сама девушка, склонив голову и полностью скрыв лицо густыми волосами, то ли смеялась, то ли подавляла природную стеснительность.

Достаточно было атаману перехватить этот взгляд, чтобы понять: перед ним – молодой японский самурай, глубоко презирающий каждого, кто осмеливается на этой земле перечить японцу или хотя бы не соглашаться с его мнением. В Маньчжурии генералу уже не раз приходилось сталкиваться с подобными, поэтому он знал, сколь агрессивны и мстительны они обычно в своих имперских амбициях и юношеском максимализме.

– В таком случае доложите своему командованию, что оно поступит благородно, сообщив о бдительности и мужестве лейтенанта контрразведки Сото её непосредственному руководству.

– Лейтенанта контрразведки?! – не смог скрыть своего удивления офицер полиции. – Эта госпожа – из кемпейтай? – переспросил он, полусогнувшись в поклоне.

– Так, что вас еще интересовало в связи с террактом задержанной ранее дамы? – атаман не стал убеждать посетителя в армейской принадлежности своей возлюбленной, считая это унизительным.

Лейтенанту понадобилось какое-то время, чтобы уже во второй раз за время встречи прийти в себя. То, что с русским генералом столь раскованно может вести себя японская проститутка, с этим смириться он еще как-то мог. Но чтобы так вела себя офицер контрразведки!.. Это в сознании самурая-полицейского никак не укладывалось.

– Может ли полиция считать, что та женщина пыталась убить господина генерала из ревности? – с трудом приходил он в себя, искоса поглядывая на голые щиколотки Сото, полулежавшей на расстеленной у стены циновке.

– Нет, поскольку во время теракта я видел эту стерву впервые, – резко ответил Семёнов.

– Вы считаете, не может?

– Сей момент я заявил об этом со всей ясностью, – жестко отрубил атаман, заметив за собой попытку исподволь подражать манере японского начальства, произносящего каждое слово резко, словно выкрик армейской команды, вроде клича «Банзай!», поднимающего в атаку солдат.

– Но, может быть, та женщина тайно была влюблена в господина генерала? Или же вы встречались когда-то давно, в молодости.

– Не смейте задавать генералу дважды один и тот же вопрос! – вдруг гортанно прокричала молчавшая до сих пор Сото.