как раз. У нас еще военрук был отбитый в школе, мы кросс в противогазах бегали.

— Господи, да, точно. Противогазы, — сказала мама-Пежо. — Надо же, я забыла. И главное, глупость же полная, ну как он спасет при ядерном взрыве?

— Лечь ногами к вспышке и накрыться руками, — хихикнул Кабриолет. Он был уже здорово пьян.

— Ногами-то зачем? — нахмурилась юная нимфа, которая анекдот этот, разумеется, не знала, потому что в восьмидесятые еще даже не родилась.

— На живот ногами к взрыву, — поправил Патриот. — Лошара.

Кабриолет не обиделся. Кажется, он даже не расслышал.

— А потом моя мама, — продолжала женщина-Кайен тем же мягким сказочным голосом, — пришла ко мне в комнату, села на кровать и сказала: не надо бояться. Мы в Москве, нас первыми разбомбят. Это всем остальным будет плохо, ядерная зима, радиация. А мы просто исчезнем, и всё. Даже не почувствуем ничего.

Ее татуированная падчерица фыркнула и закатила глаза.

— Господи, — повторила мама-Пежо и без очереди, пропустив нимфу и Кабриолета, вернула «Абсолют» красавице-Кайен.

Та взяла литровую бутылку обеими руками, сделала еще глоток и содрогнулась:

— Простите... Не могу ее совсем. Даже запах не выношу. Традиция какая-то дикая, чтобы на похоронах обязательно водка, и никто же не пьет, всегда остается. Не понимаю, зачем мы купили столько.

— А я люблю, — сказала падчерица с вызовом. — Водку.

— Да потому что нашу надо пить, русскую, а не говно это шведское, — начал Патриот, но поймал взгляд своей румяной жены и быстро добавил: — Пардон, конечно. Ну серьезно, не умеют они.

— Какая... необычная женщина ваша мама, — осторожно сказала хозяйка Пежо.

— Что? — спросила красавица-Кайен. — А, да... пожалуй. Но представляете, мне почему-то помогло, правда. Дети странно устроены. Оказалось, самое страшное было как раз не умереть, а остаться последним. Понимаете? Когда все уже умерли, а ты еще нет.

Девица из Кайен снова фыркнула и отвернулась. Стало тихо. Слышно было, как шелестят лопасти вентилятора под потолком, жух, жух, жух, и гудят лампы. В Пежо легко вздохнул во сне мальчик.

Митя поднял голову и снова посмотрел на Аську. Она сидела в той же позе — спиной, прислонившись к пыльному тойотиному боку, и за двадцать минут ни разу не пошевелилась. Если б она заплакала, если бы кричала на него, он что-нибудь смог бы. А эту неприступную, по-взрослому окаменевшую спину нельзя было даже трогать. Вернее, можно, наверное — можно, но он не знал как.

Саша толкнула его локтем, и он едва удержался, чтобы не толкнуть ее в ответ. Он почему-то очень сейчас на нее злился. Не только на себя, на нее тоже.

— Да нормально там всё, — сказал Патриот. — Давайте не это. А то договоримся сейчас. Ну какая бомба, ё-моё. Да, Очки? Ляпнул, и ладно.

— А чего нет-то? — с неожиданной яростью спросила его жена, и румянец ее растекся, пополз вниз на шею. — Ты откуда знаешь? Вот дождались, наконец, и сбросили, сволочи американские.

— Чего дождались? Пока вы на дачу поедете? Перестаньте, ну вы же взрослый человек!.. — перебила Саша.

— Вы еще скажите — украинцы, — вставила мама-Пежо ядовито.

— А вот эти могли бы, кстати, — засмеялся Патриот. — Хорошо, у них бомбы нету, а то б они нас прямо вместе с собой подзорвали. Гори, сарай, гори и хата, — сказал он лихо, — только бы у сусіда корова здохла!

Мама-Пежо с облегчением вспыхнула, подалась вперед и заговорила горячо и быстро, и сразу в унисон, на той же высокой ноте затараторила патриотова жена, и даже Саша, вдруг понял Митя, даже она завелась. Задышала, задрала подбородок. Потому что так было легче. Это все равно было лучше, чем тупо допивать теплый «Абсолют» и ждать, когда закончится воздух.

Он поднялся на ноги, и его тут же неприятно качнуло. В желудке ворочалось что-то скользкое, рот наполнился слюной. Надо же было так надраться с шести глотков. Это я от страха, наверное, подумал он. И не ели же с утра ничего.

— Мозги вам промывают в интернете! А чей он, вы  не думали? А вы подумайте! — говорила как раз жена-Патриот. Голос у нее был живой и почти счастливый.

Саша поперхнулась на полуслове и захохотала, следом прыснула нежная красавица-Кайен, и они вдруг сделались похожи, как сестры или любовницы. Кабриолет, медленно моргая, разглядывал татуировку на плече своей хмурой соседки. Мама-Пежо в одиночку трепала чету Патриотов.

Митя постоял немного, опираясь на крышу Тойоты, пока пол и потолок не вернулись на место, и сделал несколько осторожных шагов в сторону.

— Аська, — позвал он. — Аська, малыш. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 15:07

Молодой водитель Фольксвагена умер около трех. Точное время доктор определить не смог, потому что не сразу это понял, и потом, у него ведь не было журнала, в который следовало это время занести, и сообщить его тоже было некому. Эту смерть некуда было передать, а значит, и уйти по-прежнему было нельзя до тех пор, пока о ней не узнал кто-нибудь другой; хотя бы кто-нибудь, кроме него. И потому в десять минут четвертого, когда лейтенант в развязанных ботинках добрался наконец до передних ворот (сам не очень понимая зачем), маленький зубной врач был все еще здесь. Он ползал на четвереньках вдоль решетки, и шарил между прутьями, и появления лейтенанта, кажется, вообще не заметил.

Однако первое, что бросилось старлею в глаза, тоже был не доктор. Сначала, еще издалека он увидел белесое облако цементной пыли, от которой воздух сделался мутный, как вода в стакане, когда в нем размешали соду. Потом неопрятную россыпь каменных осколков на асфальте и моток спутанного кабеля, кое-где перемотанного изолентой, опрокинутую канистру без крышки и забытый поперек проезда красный японский генератор. И наконец, подойдя ближе, он разглядел трещину в бетонной стене. Даже не трещину — глубокую выбоину. Уродливый разлом, в котором торчал тяжелый отбойный молоток. Едко пахло горелой проводкой.

— Ох ты ж, ёб твою, — сказал старлей и потянулся к стальной пике, и только тут доктор оглянулся и заметил его.

— Осторожней, — сказал он. — Вас может ударить током. Они, кажется, кабель пробили.

И стена, и застрявший в ней молоток выглядели безжизненно и неопасно. Старлей попытался припомнить что-нибудь из школьной физики и не припомнил, всплыли только слова «фаза» и «заземление», так что руку на всякий случай убрал и спросил:

— Кто пробил?

Лицо и волосы у доктора были пыльные, как будто на него высыпали пудреницу. На лбу запеклась кровь, ярко-красная на белом, и в этом неряшливом гриме крошка стоматолог внезапно стал похож на недорисованного Джокера.

— Да кто они-то? — повторил старлей. — Они ж воздух нам отрубили. Там знаете что творится?

Вместо ответа доктор снова опустился на четвереньки и продолжил рыться в строительном мусоре у себя под ногами.

— Представляете, пропали, — сказал он глухо. — Я нарочно так положил, чтобы на глазах были, а потом отвлекся — и всё. Неужели взял кто-то, господи, как неудобно.

— Кто? — еще раз спросил старлей, отмечая, что в третий раз задает один и тот же вопрос и не получает ответа. — Вы про что вообще?

— Вот тут лежали, — бормотал доктор. — Какие-то дорогие очень, такой, знаете, циферблат... У него запястье отекло, надо было на другую руку ему надеть, а я снял.