Как это ни странно, снова настала ночь. Как это дни проходят так быстро? Мне казалось, что я только что побежал искать Чарли, спасать его от Многоглазов. И еще мне казалось, что я на этом острове уже вечно, бегаю кругами, пытаюсь избежать приготовленной Питером ловушки.

Один раз – очень давно – я нашел в одной из наших веревочных ловушек волчью лапу. Только лапу, без всего волка. Она была пожеванная и порванная, и страшная: волк отгрыз себе лапу, чтобы не оставаться пойманным.

Мне давно надо было отгрызть лапу себе, вот только я не догадывался, что я в ловушке. Питер улыбался, заставляя меня думать, что тут только радость. Даже когда была кровь, он заставлял меня думать, что это просто игра – пока наконец крови не стало так много, что даже Питер больше не мог притворяться.

Светлячки разгоняли темноту в лесу. Когда-то я ужасно любил смотреть, как они загораются, сверкают, как звезды, которые оказались так близко, что их можно потрогать, но теперь я давил всех, которые оказывались близко. Я теперь уже не был уверен в том, что это светлячки. Это могли быть замаскированные феи, шпионящие для Питера и ябедничающие ему.

А если это и правда феи, то им не с чего меня любить, ведь я выжег прерию, на которой они жили.

Стал бы я все равно выжигать прерию, чтобы избавиться от Многоглазов и спасти Чарли? Да. Стал бы. Но я бы предупредил фей, если бы знал, что они там. И в этом тоже виноват был Питер.

Если бы он не делал из фей тайны, их можно было бы спасти. Питер хотел, чтобы они были только у него, чтобы их волшебство больше никому не доставалось.

Питер хотел летать, но хотел, чтобы все остальные были прикованы к земле.

Я пытался торопить Кивка, но он был усталый, обескровленный – и его не подгонял такой же страх, какой гнал меня. Он был привязан к Сэлли и Чарли, но по-другому.

По крайней мере, мне так казалось.

Мы почти не разговаривали по дороге от дерева. Я мог думать только о Сэлли, Чарли и Питере – и о том, что могло случиться в мое отсутствие.

Сэлли хотела, чтобы я на нее полагался, чтобы верил, что она может о себе позаботиться, потому что она это делала уже несколько лет, пока меня не встретила. Вот только Сэлли не знала Питера – не так, как знал я. Питер был не такой, как мальчишки, с которыми Сэлли дралась из-за еды на городских улицах.

Мы уже попали в дюны, и над нами распахнулось небо. Так много звезд кружили над головой, что их трудно было вообразить. В ту ночь они были ярче обычного, и словно кричали мне: «Скорее, скорее, скорее!»

– Я знаю, что она тебя любит, – вдруг сказал Кивок.

Он меня изумил. Я не думал о любви. Я думал о том, как увезти Сэлли и Чарли с острова, подальше от Питера.

– Что?

– Сэлли, – пояснил Кивок.

Мне показалось, он покраснел.

– И что? – спросил я.

Я толком не понимал, почему мы сейчас вдруг об этом заговорили.

– Я надеялся, что это буду я, а это стал ты. А я просто хотел тебе сказать, что все нормально.

У меня появилось странное чувство, будто он дает нам благословение, и я почувствовал себя с ним неловко, чего раньше не бывало.

– Ладно, – сказал я.

Мне больше не хотелось об этом говорить.

– Ты всегда был лучшим из нас, – сказал Кивок, и голос у него дрогнул. – Мы с Туманом, мы всегда на тебя равнялись. Нам всегда хотелось стать такими, как ты, только никогда не получалось.

Если он и заплакал, мне на это смотреть не хотелось. Мне хотелось только добраться до берега. Ночь уходила, и Питер уже мог их найти.

– Не такой уж я был хороший, как тебе кажется, – проворчал я.

– Ты помогал нам выжить. Ты о нас заботился. Мы все это знали, хоть об этом и не говорили. Понимали, что Питер ревнует.

– Питер меня не ревнует, – возразил я. – Просто злится на всех, кто меня от него забирает.

– Еще как ревнует, – не сдавался Кивок. – Он понимает, что никто никогда не будет любить его так, как мы все любили тебя.

У меня вдруг перехватило горло. Я громко откашлялся, но сказать все равно ничего не получилось. Да и что я вообще мог на это сказать?

– Мы все любили тебя, и потому любили Питера, которого любил ты. А когда ты перестал, то и мы все перестали. Ты всегда заставлял нас смотреть на все твоими глазами.

Если бы я знал, что у меня над парнями столько власти… я мог бы бежать раньше. Я мог бы спасти больше мальчишек.

Я так долго не видел, какой Питер на самом деле. Он меня ослеплял, и сейчас у меня кишки скрутило от стыда.

Это тоже часть взросления? Когда смотришь на все плохое, что ты сделал, а не только на хорошее, и понимаешь, что у всех твоих ошибок были последствия?

Питер постоянно совершал ошибки: он был беспечный, он делал другим больно. Но его это никогда не тревожило, ничуть. Он моментально об этом забывал. Вот что значит быть мальчишкой.

Я больше не мальчишка.

И тут она закричала, и еще раз. Ее крик разнесся по дюнам, громкий и пронзительный.

Питер. Питер их нашел.

Я бросил всю свою поклажу и побежал что было духу, чтобы спасти Сэлли, спасти Чарли.

Я снова бежал.

Кивок тоже побежал со мной, но вскоре отстал. Я слышал, как он пыхтит и кашляет, стараясь не отстать. А крик Сэлли все не смолкал.

Не знаю, сколько я бежал, слыша, как этот крик трепещет в воздухе… а потом он смолк.

Когда он смолк, я побежал еще быстрее, хоть и не ожидал, что смогу. Казалось, мое тело уже потеряло способность чувствовать боль или усталость. Я не чувствовал ничего, кроме страха – кроме отчаянного стука сердца, который меня подгонял.

Мысленно я видел Сэлли лежащей на берегу с раскинутыми косым крестом руками, как Грач, с громадной красной улыбкой на горле – там, где улыбки быть не должно.

Ее синие глаза открыты и пусты, облако темных волос вокруг головы. Точно так же, как у моей матери.

Потому что Питер именно это делает. Стоит мне кого-то полюбить – и он их отнимает. Мне вообще не надо было ее любить. И Чарли. И Кивка.

И Тумана, и Грача, и Дела… вообще никого.

Даже мою мать. Я ее любил – и Питер ее от меня отсек, быстро, как пират… кто он и есть на самом деле. Он забирает то, что ему нужно, а остальное бросает.

Луна была полной, как всегда на острове, наблюдая за всем своим холодным-холодным глазом. Времена года менялись, а луна – нет. Кружок луны был братом Питера, никогда не менялся.

Луна освещала песок и океан, словно днем, но поначалу я их не увидел. А вот шлюпку – увидел: в этом Чарли не ошибся. Но зачем нужна шлюпка, если Чарли и Сэлли умерли?