Кивок подкрался к Питеру сзади, пока тот говорил со мной – так осторожно, что я даже не заметил его появления, – и метнул в Питера свой нож, прямо ему в ногу.

Питер вытащил нож из ноги и взвыл от боли и, кажется, от изумления, что его и правда ранили. Он взлетел высоко вверх, ругаясь всеми ужасными словами, какие только слышал от пиратов.

Маленький золотистый светлячок кружил у его головы, пока он изливал на нас свою ярость. А потом он стремительно улетел, оставив нас на берегу.

Кивок был полон ярости и гордости.

– Я ему отплатил. Он меня ранил, но я с ним поквитался.

– И ты спас Чарли, – добавил я.

И тут я рухнул на песок: все вокруг качалось – и Чарли выкатился у меня из рук.

Кивок бросился ко мне и толкнул так, чтобы я упал не ничком, а на спину. Меня трясло: каждая жилка дрожала от перенапряжения и шока.

Я бежал, бежал не переставая – казалось, много дней, – пытаясь помешать неизбежному, пытаясь не дать Питеру всех поубивать.

Я с трудом глотал воздух. Кивок и Чарли наклонились надо мной с одинаковым выражением тревоги на их лицах.

– Джейми? – спросил Чарли.

Я махнул ему рукой. Больше ни на что сил не было.

– Я в порядке.

– Нет, не в порядке, – возразил Кивок. – Под песком и кровью ты белый, словно кости.

Я попытался мотнуть головой, сказать, что со мной все хорошо. Наверное, я потерял сознание, потому что в следующий миг звезд уже не стало, а небо над головой было бледно-голубым, как на рассвете.

Чарли стискивал мои пальцы своей ручонкой. У него по лицу текли слезы. Левой рукой я по-прежнему сжимал кинжал.

– Чарли? А где Кивок?

– Хоронит Сэлли, – ответил Чарли, указывая мне за спину.

Тут я сразу сел. Я забыл: забыл про длинный кровавый след на песке, забыл про то нечто, что видел краем глаза, когда несся по берегу спасать Чарли от крокодила.

Забыл про девочку, которая хотела вырасти вместе со мной.

Теперь она никогда не вырастет.

Мне удалось встать – очень медленно. Все тело у меня одеревенело и болело. Крокодилья кровь засохла у меня на пальцах и руках, и теперь отваливалась хлопьями.

– Ты плохо выглядишь, Джейми, – сказал Чарли. – Вид у тебя больной. Наверное, тебе лучше снова сесть.

Я замотал головой: говорить я не мог. Я пошел медленно, прихрамывая (левая лодыжка у меня опухла). Не помню, как и почему это могло случиться. Чарли семенил рядом со мной, протягивая ко мне руки, когда ему казалось, что я могу упасть – словно он мог бы меня удержать.

Кивок оказался под той пальмой, где я похоронил остальных в тот день, когда их убило пушечным ядром. У него в руках была широкая плоская палка, которой он копал в песке яму.

На земле рядом с ямой лежало то, что от нее осталось.

Кивок сделал короткую передышку – и увидел меня. Он вылез из ямы и побежал ко мне, размахивая руками и мотая головой: «нет».

С прошлой ночи Кивок вытянулся. Он стал почти таким же высоким, как я, хотя пока мы оставались детьми, он был намного ниже. Его светлая борода оказалась гуще моей. Он казался почти взрослым, а не серединка наполовинку, как я. В нем не осталось ничего от мальчишки.

Он приложил ладонь к моей груди, чтобы не дать идти дальше. Кисть у него оказалась большой, с узловатыми пальцами и завитками светлых волос.

– Нет! – сказал он. Голос у него тоже оказался совсем взрослый, низкий и раскатистый. – Не хочу, чтобы ты ее видел.

– Мне надо ее видеть! – возразил я.

– Не надо, – возразил Кивок. – Я и сам хотел бы не видеть.

– Крокодил ее съел, – еле слышно пролепетал Чарли, повесив голову. – Прости, Джейми. Он съел ее только потому, что она заботилась обо мне, как и обещала.

Я взъерошил ему волосы – его желтые пушистые волосы утеночка – и полюбовался тем, как они стоят дыбом в лучах солнца. Чарли оставался маленьким мальчиком, потому что не пробыл на острове достаточно долго, чтобы перестать расти как обычно, а потом начать снова, как мы с Кивком. Теперь по сравнению с нами он был совсем крошкой.

– В этом не ты виноват, Чарли, – сказал я. – Это Питер.

Чарли ковырнул ногой песок и сжал кулаки.

– Питер всегда виноват. Всегда, всегда! Это из-за него Сэлли не стало!

Сдерживающая рука Кивка все так же прижималась к моей груди. Я молча посмотрел ему в глаза, а он – мне, и, наконец, дал мне пройти.

От нее мало осталось, на самом-то деле. Крокодил почти целиком откусил одну ногу – остались только обрывки кожи и срезанный кусок кости. Рука с другой стороны осталась без мяса, и из живота был вырван большой кусок. Всюду видны были следы зубов и когтей: на руках, на лице, на груди.

Она сражалась. Чарли мог и не говорить мне, что она заступила крокодилу дорогу и велела ему убегать. Такая уж она была. Я бы тоже так сделал, а для Чарли наши сердца бились одинаково.

Ее синие глаза стали белесыми и пустыми. Ее веселые синие глаза, глаза, обещавшие мне, что мы всегда будем вместе, глаза, обещавшие мне то, чего я толком и не понимал. В них уже не было Сэлли, той отчаянной, веселой девочки, которую я любил.

Я заплакал бы, но у меня уже не осталось слез. Горе не могло меня затопить, потому что навсегда стало частью меня: все имена и все лица мальчишек, которых я не защитил от Питера.

Всех мальчишек – и одной девочки.

Мы с Чарли вдвоем помогли Кивку вырыть яму, а потом я бережно уложил Сэлли туда, и мы засыпали ее лицо песком.

А потом мы сидели на земле у ее могилы, словно, оставаясь там, могли задержать ее рядом. Словно если бы мы смотрели достаточно долго, она смогла бы выбраться из песка, целая, новая и юная: мы ведь знали, что остров мог бы это сделать, если бы ему захотелось.

Я посмотрел в сторону шлюпки, которая так неожиданно оказалась на месте.

Я так устал! Я толком не спал уже двое суток, и нога у меня разболелась даже от короткого пути до пальмы. Голова у меня свесилась на грудь.

Я встряхнулся, заставляя себя проснуться. Мне нельзя засыпать. Нам надо уплывать. Питер сейчас залечивает рану – первую в своей жизни, – так что потрясение может на какое-то время заставить его держаться от нас подальше, а значит, сейчас у нас есть шанс. Если мы помедлим, то Питер вернется, и на этот раз он не станет играть с крокодилами. Он просто зарежет Чарли, и все.

Посмотрев на Кивка, я подумал, что его Питеру убить не удастся. Кивок и мальчишкой был крепким, а сейчас стал почти мужчиной. Ему уже удалось сквитаться с Питером и ранить его, а Питер не смог завалить Кивка, даже когда они были одного роста.

Я изумленно уставился на руки Кивка. Я только теперь вспомнил, что Питер пытался отрезать Кивку руку, так что накануне ночью у него было серьезно повреждено запястье.