Откуда-то вдруг завоняло падалью, патер Симон и супериор Иносенс Хервер переглянулись – и это именно сегодня, когда такой праздник, Троица в Санта-Ане, большая площадь с ее красноватой землей сверкает, на ней ни соринки, немного прохладно, здесь в июне холодно, над страной плывут облака, но все равно торжественно, и надо же, чтобы именно сегодня ветер принес этот смрад, рядом с ними он, правда, смешивается с сильным запахом духов, которыми опрыскивается один из отцов иезуитов, тот, что работает в библиотеке. Патер Ромеро никак не может от этого отвыкнуть, он любит восточные благовония, он жил в Барселоне, куда привозили такие духи, вот он и привык, неудобство заключается в том, что духи эти имеют дурманящий запах, а библиотека тесновата, так что при чтении «Духовных упражнений» Игнатия Лойолы, творений Платона или Горация от жасминных и других сладковатых ароматов может помутиться в глазах, отчего приходится выходить в сад за трапезной, там никогда не воняет падалью, не пахнет помадами и снадобьями для бритья, правда, во время обеда распространяются запахи еды; там, за домом, брат Пабло царапает мотыгой свои грядки, он уже стар, с ним можно поговорить об искусстве благой смерти, к которой он готовится, иногда ему помогают в работе гуарани, и отец Пабло от души болтает с ними на смеси французского, испанского и гуаранийского языков, временами вставляя и какое-нибудь латинское словцо, там Симон всегда отдыхает. А тут он вынужден как раз перед большим торжеством зажимать пальцами нос, удивительное это создание – человек, это великолепное творение с мелкими дурными привычками, патер Ромеро – деятельный, смиренный, благочестивый муж, а от дурманных духов не может отвыкнуть, и трудно сказать, есть ли в этом что-то греховное. Жаль, что патер Ромеро стоит так близко, и жаль, что не осмотрели место за стенами, где валяется смердящий труп какого-то животного, а сейчас сделать это уже поздно. Симону больше хотелось бы видеть рядом с собой старого Пабло, можно было бы послушать его мудрствования, но старый отец Пабло стоит сейчас, улыбаясь, среди индейских детей у фасада из красного песчаника, девочки одеты в белое, мальчики в полотняных рубашонках, среди них – старый патер в черной сутане, этакая апостольская пастораль, Пабло наклоняется к маленькой Тересе и повторяет с ней слова приветствия, с которым она обратится к епископу и провинциалу; слева – солдаты гуарани, вооруженные ружьями и мечами, там и патер Клюгер, пушка сверкает, ее бронзовая поверхность отражает солнечные лучи, облака плывут над этим металлическим зеркалом, а рядом рассыпаны силуэты солдат, которые расхаживают вокруг пушки, в индейских войсках нет немецкой дисциплины, все солдаты в непрестанном движении, ходят туда и сюда точно так же, как и дети перед красным фасадом, как и вся толпа взрослых гуарани, собравшихся в ожидании гостей по обе стороны большого квадратного пространства, все колышется, подобно волнам, отовсюду доносятся крики. Только отцы иезуиты стоят неподвижно и, поворачивая головы друг к другу, спокойно беседуют, они столпились вокруг супериора Хервера, тут были сыны Игнатия Лойолы из самых различных европейских городов и сельских захолустий, ученые и ремесленники, астрономы и философы, учителя закона Божьего и художники, отцы Блойлих, Карденал, Санчес, Ромеро, Симечка, Симонитти, Дюбуа, Ловренц и многие другие – пятьдесят отцов-иезуитов и столько же братьев в черных плащах, ах, какой вид! Рыцари первого боевого легиона Иисусова войска, окруженные двумя тысячами индейцев гуарани из поселка Санта-Ана, провозвестники Евангелия, мужественные исследователи, принесшие сюда крест, который благодаря их заслугам глубоко вкопан в эту красную землю, и никто его уже не выдернет из нее, в результате их труда хоругви со святыми ликами развеваются сегодня над обработанными, плодородными полями, над отдаленными хозяйствами с большими стадами скота, над тремя десятками городков и селений могучей иезуитской державы; весь цвет ордена на дальнем континенте ждет приезда высоких визитеров, прибывает Его Преподобие провинциал Матиас Штробель, прибывает епископ из Асунсьона, и с ними многие гости из Посадаса и Корриентеса; с виду Иисусов легион кажется спокойным, будто он тут испокон веков и на вечные времена, но это не так, все знают, что это не так, и в этом спокойствии таится нетерпение и ощущение неизвестности, души легионеров гложет сомнение: провинциал Матиас Штробель и епископ из Асунсьона сообщат последние новости о судьбе миссионов, обо всем, что происходит в Риме, в Мадриде и Лиссабоне и, в конце концов, что сейчас творится в Сан-Мигеле, самом южном из поселков, где иезуиты разных должностей, супериор и гуарани-наместник, все единодушно и открыто, ясно и во всеуслышание заявили, что воспрепятствуют любой попытке насильственной эвакуации. Со всей торжественностью приедут и высокие чиновники мадридского правительства, несколько богатых магнатов; пусть приезжают, хотя отцам иезуитам ясно, как ясно здесь всем: чиновники и землевладельцы, епископ и его священники – все они могут приехать лишь для того, чтобы пустить пыль в глаза; власть в этом поселке, как и в трех десятках других, во всех парагвайских землях принадлежит только сынам Игнатия в их единстве, тут господствует Compania de Jesus.[80]Они гостеприимно встретят приехавших, покажут им поселок, месса будет особенно торжественной, прозвучат и прекрасные песни, но гости уедут, а они останутся в своей республике, правители и подданные одновременно, правители над своими страстями и слабостями, исключая только отца Ромеро с его духами, и отца Симечку, однажды ночью забывшегося с гуаранийской девушкой, или отца Симона, в связи с которым у предстоятелей накопилось немало нареканий – как некогда и в люблянском коллегиуме, он сообщал о своих и чужих проступках, однако теперь ему все чаще приходилось вступать в пререкания, хотя все провинившиеся замечены и названы, но кто без греха, даже самые лучшие должны каяться; правители, способные отказаться от земных искушений, жить в бедности и покорности ордену, подчиняясь Евангелию – такие и служат здесь высокой цели каждой частицей своей души и тела. Пятьдесят здешних святых отцов и братьев стоят перед величественной церковью в поселке Санта-Ана, еще около тридцати прибыли из других поселков, вокруг них собрались тысячи две индейцев, нужно сдерживать себя, чтобы не чувствовать при этом гордости, – гордыня, superbia, может быстро воцариться в душе, но еще скорее в ней появляется забота, гордость и забота вместе: с какими новостями прибудет провинциал Штробель? Неужели это возможно, чтобы их колоссальный труд, осуществляемый восьмьюдесятью рыцарями Societatis Jesu,[81]пропал даром, стал разлагаться, как разлагается какой-то труп за стенами поселка, источая смрад, который доносит сюда ласковый ветерок, смешиваясь с духами гладко причесанного отца Ромеро; и снова встретились взгляды супериора Иносенса и патера Симона: что же делать? Ничего, супериор пожал плечами и махнул рукой, ничего сейчас нельзя сделать. Но этот смрад праздник нам не испортит.

Что это за трупная вонь, откуда ее принесло именно сегодня? Да, там, в Парагвае, был рай, подумает Симон год спустя, вспоминая тот воистину судьбоносный день, ту Троицу, когда они узнали, что должны уехать оттуда, и когда появилось это зловоние падали, надолго оставшееся у него в ноздрях; конечно, там был рай, но в этом раю изрядно воняло, и не только тогда, в праздник Троицы, что так врезалось ему в память, там нередко была сильная вонь, но где записано, что в раю нет никаких запахов, райские благовония не обязательно совпадают с духами отца Ромеро, там могут быть запахи тел людей и животных или запахи растений, буйных зарослей, как в парагвайских лесах; что мы об этом знаем? Обычно больше всего воняло у стен поселка, куда индейцы иногда выбрасывали какое-нибудь околевшее животное, опьяняюще благоухало в библиотеке, причем так сильно, что это было уже почти зловоние, на площади или в церкви все это смешивалось с запахами из пекарни и из котлов, в которых варилась какая-то еда из кукурузы. Бойню уже давно вынесли далеко за стены поселка, а недавно и мясную лавку, для человеческих испражнений создали канавы и ручьи, тряпье, которым в больнице перевязывали больных заразной болезнью, сжигали в лесу, крыс, что прибыли на кораблях из испанских портов, систематически истребляли и их жирные туши зарывали в землю, уничтожали и мышей, пришедших из пустыни и охотно гнездившихся вблизи людей, но всех этих действий было недостаточно, чтобы иногда, особенно в дождливый период, не появлялась кое-где вонь, однако что тут такого, в европейских портах и в городах, отдаленных от моря, воняло еще сильней, там случалась чума – зловонная черная смерть, или совсем недавно – отвратительная холера, изничтожавшая человека до костей, во время последней войны она унесла множество австрийских, французских и прусских солдат.