Для Сташека это известие грохнуло средь ясного лета. Он как-то позабыл, что Володя всё равно должен когда-нибудь уехать, и искренне считал, что они теперь никогда не расстанутся. И неважно, что Володя всего-навсего предложил научить его письменной грамоте. За эти три месяца он стал настоящим другом! А ведь друзей не предают. Как же он может… вот так, запросто… да ещё письмо это проклятое вслух зачитал, с таким счастливым, даже мечтательным лицом: он поедет к морю, навсегда! У Сташека ещё не было слов, чтобы объяснить ему, да и себе – почему внезапный отъезд Володи для него – предательство. Он засвистел, вскочил на своего «Орлёнка», крикнул: «Ага, пока!» – и умчался. И всю ночь проплакал, как маленький – а ведь он считал себя совсем уже взрослым человеком. Ночью же решил, что больше не поедет в Каменево – а зачем, ведь он уже научился писать по-настоящему. Весь день промаялся, околачиваясь по двору, наведался к Зинке Петренко, лазал на голубятню к Славе… А когда подошло время его уроков с Володей, вскочил на велик и помчался в Каменово по затверженной наизусть тропинке.

Володя его уже ждал. Ни баночки с тушью, ни кисточки, ни тетради на столе не было. Ну, вот и всё, понял Сташек. Значит, и в самом деле прощаемся…

Но Володя посадил его перед собой, обеими руками заложил за уши пряди длинных чёрных волос, упёрся прямо в лицо ему добрыми, но всё равно непроницаемыми узкими глазами и сказал:

– Знаешь, братишка… Я могу ошибаться, но, думаю, очень высоким ты не вырастешь. Амбалом не станешь. А люди… они разные встречаются. Есть такие, совсем дрянные, трухлявые люди. Не упустят удовольствия почесать кулачки на более слабом…

Сташек сидел перед Володей, напрягшись. Он уже знал, когда тот шутит, а когда серьёзно говорит. Сейчас это было, он видел, очень серьёзно.

– Хочу показать тебе кое-какие приёмы, – продолжал тот. – Ты просто запомнишь, затвердишь. А когда подрастёшь, они пригодятся. Пока вот, возьми. – И протянул девчачью прыгалку, купленную в «Культтоварах». – Бери, бери… Попрыгай, не стесняйся. Отличная тренировка ног! Каждое утро прыгай. Ноги – они не только для бега-ходьбы или для велика.

И оставшиеся пять дней до Володиного отъезда они повторяли и повторяли разные увёртки и ускользания, обманки и коварные тычки, которые, попадая в определённые места тела, отзывались неожиданно дикой болью. Володя называл это «приёмами». Он в эти дни говорил больше, чем за все три месяца письменной учёбы, повторяя по многу раз то, что, считал он, Сташеку положено было запомнить. Останавливался и заставлял мальчика повторить и демонстрировать то, что зазубрил.

– Никогда не наращивай мускулы, – говорил Володя, – это всё чепуха. Сила мужчины в том, чтоб в нужный момент напрячь все возможности души и тела, а после расслабиться. Перед ударом заточи мысль – и бей наверняка… Старайся никогда не бить первым. Отвечай словом, лучше – насмешкой. Особенно, если есть зрители. Запомни: насмешки боятся все. Она даже самых сильных ослабляет. Уходи от ударов, особенно в начале стычки, у тебя лёгкие ноги, используй это, измотай противнику нервы, и главное: не приближайся, до последнего тяни; если коснулся его хоть пальцем – всё, это уже драка.

Он нарисовал куском кирпича большой круг, пояснил задачу: «Не касаясь противника, но и не выходя за пределы круга, – увернуться, переместиться, оказаться за спиной врага». Он скакал, Володя наступал, он уворачивался, Володя доставал его чувствительными тычками то справа, то слева. Это длилось и длилось до бесконечности, ещё и ещё; Володя стирал очертания круга и следующий чертил более тесным, пока круг не сузился до двух метров. И тут началось новое: защита лица, положение рук…

– Ты выглядишь увёртливым, но хлипким, и противник бесится, и ужас как хочет тебя достать и ухлопать, – говорил Володя. – Вечно ускользать не получится… Время тикает, противник в ярости и на пике азарта… И тогда… запомни первый приём: внезапно ты ломаешь схему, – не уходишь, а идёшь на сближение, якобы собираясь нанести удар. Замахнись! Всё внимание противника – на твои руки, а ты – вот сейчас смотри во все глаза: правой ногой подсекаешь его правую ногу… он летит мордой в землю, а ты наклонился и – хрясь! – рубишь ему шею ребром ладони… А больше и не надо, бой закончен. Только один болевой приём: в районе ключицы… вот здесь, двумя пальцами, большим и указательным, пережми эту мышцу – твой противник взвоет от боли. При твоей щуплости – идеальная тактика боя… Запомнил? А сейчас повторим всё с начала.

Он ужасно скучал по Володе, долго скучал, иногда казалось – всю жизнь. У него появлялись разные друзья и приятели, возникали мимолётные знакомства, он перетекал из одной компании в другую, взрослел, страдал, предавал и был предан. Но уже никогда у него не было такого бескорыстного, такого великодушного взрослого друга, как Володя Пу-И, посланного ему судьбой на станции Каменово.

Что касается почерка, то – мелкий, внятный и округлый, – он всегда удивлял его близких, коллег, его женщин. И вопреки врачебной традиции и медицинским анекдотам, даже пациенты могли свободно прочитать то, что он писал на латыни.

Утро во дворе начиналось с появления пяти Петровичей. Четверо из них были безногими и разъезжали на деревянных гремучих тележках, особенно когда с травяной почвы двора тележка въезжала на мощённую булыжником площадку пакгауза и шарикоподшипники тарахтели гремучим горохом, перешибая даже вопли матюгаль-ника.

Пять Петровичей напоминали недособранный конструктор, при взгляде на них хотелось догнать того недотёпу-умельца, который то ли растерял детали, то ли наскучило ему человечков собирать, вздёрнуть за шкирку и накостылять от всего сердца – на будущее. (Впрочем, до будущего далеко, а при коммунизме вообще никаких калек уже не будет.) Трое Петровичей обходились культями вместо рук, а один вообще был одноруким под самый корень, под левую подмышку. Зато главный их Петрович, собственно, настоящий Петрович, по которому и называли остальных, был героем и предводителем: у него имелись целая рука и целая нога, обе левые; нога была обута в чобот, резиновый сапог, обрезанный по щиколотку, а правая часть организма – для баланса – страховалась слева надёжным деревянным инвентарём: хороший костыль никому не помешает, говорил Петрович, с ним жить веселей.

Первым делом Петрович, предводитель Петровичей, наведывался в вокзальную столовку, где на столах, кроме перца и горчицы, всегда стояло по тарелке квашеной капусты. Бесплатно! Батя распорядился. (А давным-давно, до какой-то там засухи, говорят, ещё и хлеб нарезанный лежал, бери не хочу). Петрович ковылял в столовку, аккуратно и вежливо, не наглея, понемногу набирал в бумажный кулёк капусты с каждого стола и относил остальным четверым, ожидающим его снаружи. Потом выгребал из карманов засаленных пиджаков мелочь, частенько кто-нибудь из соседей пару копеек добавлял, – и Петрович скакал на своём костыле в продуктовый на привокзальной площади и брал две бутылки водки в полотняную торбу, которую продавщица Маняша-добрая вешала ему на шею. Расположившись под былинным тополем, Петровичи выпивали и чинно закусывали, – завтракали. После чего с грохотом удалялись куда-то через пакгауз – на паперть, вероятно, мелочишку сшибать. На другое утро возникали вновь.