– Не знаю. – Я чувствую, как по щекам текут слезы. – Я не знаю. У меня появилось ощущение, будто все взаимосвязано, но я не понимаю, каким образом.

– Что связано, малышка?

– Все! Все происходящее. Убийства, я, Малик… Кайзер тоже так считает. Он просто не считает нужным говорить об этом со мной сейчас.

– Успокойся, Кэт. Как все это может быть взаимосвязано?

– А разве может быть иначе? Убийства начались месяц назад. Потом на месте преступления со мной случаются приступы паники, чего никогда не бывало раньше. Единственное связующее звено между жертвами – психиатр, с которым я познакомилась десять лет назад, мозголом, который приударял за мной. Потом ты устанавливаешь еще одну общую черту, соединяющую жертвы. Вьетнам. Кто был во Вьетнаме? Мой отец, Натан Малик и еще двое убитых. Может быть, их было больше. И все они служили там в один и тот же год. Какова вероятность того, что это просто случайность, Шон?

– Я не математик, но не вижу здесь ничего особенного. Подобные совпадения случаются постоянно.

Его попытка приуменьшить значение фактов приводит меня в ярость.

– Мой отец был убит, Шон. И я не знаю, почему. – Я протягиваю руку и касаюсь венецианского окна. Прохладное стекло каким-то образом немного успокаивает меня и вселяет чувство уверенности. – Я ничего не помню о той ночи до момента, когда увидела тело отца в саду. А недавно я обнаружила пятна крови в своей старой спальне. И еще мне снятся кошмары. Повторяющиеся сны и галлюцинации. Они и раньше посещали меня, но сейчас стали намного хуже. Проклятый дождь… он не прекращается. А на чем специализируется Натан Малик? На восстановлении и обретении воспоминаний.

Шон как-то странно смотрит на меня.

– О каком дожде ты говоришь? И где ты обнаружила кровь?

Я забыла о том, что он ничего не знает о моей поездке в Натчес.

– В своей старой спальне в доме, где я выросла. Старые следы крови. Я думаю, они появились в ту ночь, когда умер мой отец.

– Кэт… О чем, черт возьми, ты толкуешь? Это было двадцать лет назад.

– Двадцать три года. Кровь я обнаружила случайно, вчера. Когда приехала домой – господи, это было только вчера! – и маленькая девочка разлила люминол в моей комнате. Думаю, все это время они мне лгали. Мать, наша служанка, мой дедушка. На какое-то время я испугалась, что отец покончил с собой, но теперь так не думаю. Я полагаю…

Шон крепко обнимает меня за плечи – достаточно крепко, чтобы я замолчала.

– Ты должна успокоиться. Я пытаюсь выслушать тебя, но ты буквально летишь вперед. Неужели ты сама этого не чувствуешь? Ты слишком торопишься. Ты как-то попросила сказать, если мне покажется, что у тебя голова идет кругом. Так вот, я говорю тебе об этом сейчас.

Он прав. В голове у меня действительно сумятица, мысли обгоняют одна другую, но я не хочу, чтобы они двигались медленнее. Во время приступов маниакального психоза со мной случались прозрения. На головокружительной нейрохимической высоте кажущиеся разрозненными детали, способные довести нормального человека до обморока, складываются в единое целое. Я почти уверена, что если мой мозг взлетит на следующую вершину, то связь между мной, Маликом, его пациентами и убитыми мужчинами предстанет передо мной во всей полноте.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – говорит Шон. – Я вижу это по твоим глазам. Ты думаешь о том, что взлет на вершину стоит того падения, которое разобьет тебя на куски.

Он хорошо изучил меня. Хвала Господу, от моего сознательного «я» уцелело достаточно, чтобы я услышала его. В нынешних обстоятельствах очередной приступ станет для меня последним.

– Расскажи мне о Натчесе, – просит он. – Что там случилось?

– Думаю, я могла видеть, как убили моего отца, Шон.

– Что заставляет тебя так думать?

– В ту ночь, когда его убили, я перестала разговаривать.

– В этом нет ничего необычного.

– На целый год?

У него подергивается щека, словно от усилий, которые он прилагает, чтобы выглядеть спокойным.

– Ну хорошо, может быть, это и в самом деле необычно.

– А после сегодняшнего разговора с Маликом я думаю, что увиденное в ту ночь настолько травмировало меня, что у меня случилась диссоциация. Я думаю, что правда о смерти отца заперта где-то у меня в голове, но я не могу до нее добраться.

– И что ты хочешь делать?

– Я хочу еще раз поговорить с Маликом.

Шон смотрит на меня так, словно не верит своим глазам.

– Господи Иисусе, Кэт! Этот парень скоро окажется в тюрьме.

– Мне все равно. Я думаю, ему что-то известно обо мне.

– Да что он может знать о тебе?

– Например, почему погиб мой отец.

– Ты говорила мне, что твоего отца застрелил грабитель. И твои кошмары только подтверждают это. Тебе ведь снится, как безликие мужчины вламываются в твой дом и начинают охотиться за тобой?

– А что, если они подтверждают кое-что еще?

– Например?

– Не знаю. Может быть, его смерть как-то связана с Вьетнамом. Наша служанка считает, что кто-то из приятелей отца пришел к нам в поисках наркотиков и у него произошла ссора с моим отцом. А если причиной ссоры стало что-то другое, связанное с войной?

– Что именно? Война во Вьетнаме закончилась тридцать лет назад.

– Да, но когда убили отца, с момента ее окончания не прошло еще и десяти лет. А я так и не знаю, что он там делал и чем занимался.

Шон явно хочет мне помочь, но он не представляет, как. Мы уже были в подобной ситуации раньше.

– Послушай, – говорю я ему, не будучи до конца уверенной в том, что мне следует в этом признаться. – Я не сказала об этом Кайзеру, но у меня такое чувство, будто я встречала Малика раньше.

Шон выглядит сбитым с толку.

– Но ты и в самом деле встречала его раньше. В университетском медицинском центре.

– Нет, где-то еще. Или каким-то другим образом.

– Черт… Как это понимать?

– Вот об этом я и хочу спросить Малика.

– Кэт, ты меня пугаешь. Этот малый действительно вел себя так, словно ему кое-что о тебе известно. Может быть, Кайзер все-таки прав? Возможно, ты общалась с Маликом чаще и больше, чем думаешь, но твой мозг просто заблокировал эти воспоминания?

Я в отчаянии только развожу руками.

– Кэт?

– Я хочу лечь в постель. Прямо сейчас.

– Чтобы заняться любовью, ты хочешь сказать?

– Нет. Чтобы заснуть.

Шон закрывает глаза, потом вновь открывает их и страдальчески улыбается.

– Хорошо. Давай уложим тебя в постельку.