форм поведения. Затем все обработали методами математической статистики, еще разок проверили не только на здоровых, но и на психических больных людях, у которых маркеры выражены наиболее выпукло. Все это получило название ХЕСС-шкала. Опять же профессор первый придумал признаки шкалы загонять перфокартами в компьютер, что еще больше ускорило обработку данных.

– Но для чего? – я все никак не мог понять, почему Кузнецов ударился в этологию.

– В начале это была чистая наука. Которая причем шла, да и до сих пор идет вразрез с официальной идеологией. Ведь у нас как считают? Человек рождается «tabula rasa» – чистая доска. И правильно устроенное общество напишет на ней правильного строителя коммунизма. А то, что ребенок рождается уже с набором определенных качеств, зачастую отвратительных, да еще которые невозможно изменить… Нет, такое у нас принять не готовы.

– Как же тогда Самодурову удавалось проводить исследования, которые шли вразрез с идеологией?

– Не просто вразрез – этологию официально запретили вместе с кибернетикой и генетикой, – врач назидательно поднял палец. – Назвали продажной девкой капитализма, которая низводит человека к животному, инстинктам. На самом деле просто партия безраздельно узурпировала власть над человеком-«винтиком» государственной машины и не желала делиться этой властью ни с какими силами природы.

Фигасе он лупит правду-матку…

– Узурпировала и запретила, но не до конца? – догадался я.

– Да. Самодурову разрешили заниматься этологией человека, проводить замеры маркеров, набирать базу. Но все сразу засекретили.

– Комитет?

– Он, – Кузнецов поколебался, но продолжил: – Наши разведчики в капиталистических странах… Имей в виду, Панов, это до сих пор секретные сведения…

– Может, не надо тогда?

– Надо!

Во как его припекло!

– Так вот, наши разведчики в капиталистических странах навострились проводить тайную видеосъемку на разных официальных фуршетах, приемах. Ну, то есть в местах, где присутствуют министры и прочие высшие чиновники…

– Что-то я не уверен, что мне нужно это все дальше слушать…

– Ты слушай, слушай. Пленку диппочтой перегоняли в Москву. И тут в дело вступал Самодуров. Отсматривая пленку, он по маркерам ХЕСС-шкалы вычислял с вероятностью в девяносто два процента скрытых гомосексуалистов.

Тут то я и обалдел. Это же натуральный фильм «Обмани меня». Только за сорок лет до его появления.

– Зачем?

Кузнецов иронично на меня посмотрел.

– Включи голову. Это сейчас на Западе – сексуальная революция, все можно и все модно. А тогда, если ты министр и трахаешь мужиков…

– Это конец карьере, – тут до меня и дошло. – А значит, можно вербовать на компромате!

– Собственно, в этом и была ценность Самодурова для Комитета. Ему разрешалось всё. Проводить этологические коллоквиумы в Союзе, приглашать на них иностранных ученых. Только давай практический результат.

– Все еще не понимаю смысла нашей беседы, – я демонстративно посмотрел на часы, хотя внутри просто сгорал от любопытства.

– Под подпиской были только Самодуров и несколько его самых доверенных аспирантов, – врач вздохнул, достал пачку с сигаретами, потом убрал. – Но важность ХЕСС-шкалы была очень велика и ее потенциал распространялся на все смежные сферы. Например, по маркерам можно было легко ставить диагнозы психически больным людям. Скорость и точность сбора анамнеза возрастала в разы, легко вычислялись симулянты. Я достаточно быстро защитился, стал собирать материал на докторскую. Ничего сложного, назвали это антропологией человека, а эта наука у нас не запрещена! И пожалуйста, хоть в ВАК, хоть куда…

– У вас была возможность сбежать, и вы не сделали это!

– Да, меня отпускали за рубеж на конференции. Считалось, что я непосвященный, скажем так, в практические аспекты этой тайной науки, а про антропологию, да психиатрию – почему бы не поднять престиж советских ученых в капстранах?

– И что же случилось? Самодуров вычислил в вас по ХЕСС-маркерам потенциального предателя?

Кузнецов засмеялся. Искренне так, прямо со слезами. Вытер их платком, продолжил:

– Да нет. Его совсем засекретили, сделали под проект спецлабораторию в КГБ. А нас разогнали по специальностям: кого в психиатрию, кого в науку. Иди, лечи больных или езжай к чукчам собирать антропологическую коллекцию. Я выбрал психиатрию.

– И пошла у вас жизнь серая, скучная… И просыпаетесь вы с мыслью, а что если бы я сейчас на Западе, ого-ого, внедрил бы ХЕСС-шкалу в допросы подозреваемых или еще как-то встроили в научный прогресс…

Доктор внимательно на меня посмотрел, но промолчал.

– А может, вас даже и звали, – высказал я догадку. – Небось эти приезжие ученые подбирали для себя кадры, обещали манну небесную…

– И тут ты прав, – Кузнецов невесело усмехнулся. – Как назло, в это время вышел новый фильм. Почти про меня. Называется «Вид на жительство». Стефанович вместе с Михалковым сняли.

– Это какой Михалков? Который поэт?

– Да, автор нашего гимна. Сценарий написал.

Над нами начал накрапывать мелкий весенний дождик, Семен Александрович достал зонтик. Из окна напротив продолжала доноситься утренняя гимнастика. «…а теперь поднимаем таз вверх на выдохе максимально высоко…».

– Там тоже психиатр по сюжету «выбирает свободу». В командировке в капстране становится невозвращенцем. А потом любимая женщина, ради которой он на все это там пошел, оказывается нелюбимой, по профессии устроиться не может, работает дезинфектором… Я как посмотрел – ну ведь про меня снято! Струсил. Прямо тебе говорю, Андрей, сдрейфил. Лучше синица в руках, вот это все… И сейчас, ты прав, просыпаюсь иногда, смотрю за окно… Эх, ладно, чего уж теперь… Мне пора на работу. А ты подумай. Крепко подумай.

* * *

Растравил мне душу соседушка. Да, его ситуация от моей отличалась. У нас, в отличие от знатоков мимики и прочих невербальных признаков, приветствовалась самая полная публичность и никто в здравом уме не собрался бы засекретить эту тему. Чем больше будут знать о наших достижениях, тем лучше для престижа. Но, блин, отношение к участникам – оно от темы исследования не зависит.

Я не был наивным пионером и хорошо понимал свое место. Ни Чазов, ни Суслов, ни Галя Брежнева – даже не поморщатся, если им придется слить мою судьбу в унитаз. Расходный материал. Именно это успокаивало меня во всех моих заграничных гешефтах. Как они со мной, так и я с ними. Будет нужда, помогу лично Морозову. Да и без нужды тоже. Без него ни хрена не получилось бы, в лучшем случае я барахтался бы с этой темой на кафедре госпитальной терапии в рамках студенческой научной работы. А потом писал бы письмо с поздравлением Барри Маршаллу, как он сделал это в нашей реальности.

Всю врачебную конференцию я сидел «ушел в себя – вернусь не скоро». И почти прослушал выступление начмеда и Дыбы, пока дело не дошло до разговора на повышенных тонах. Екатерина Тимофеевна прямо в конференц-зале пыталась уволить пожилого врача, который накосячил на