по алфавиту, зашел – вышел, следующий. Народу много, так что задерживаться не стоит. Пару раз недовольные будущие выпускники пытались протестовать, наивно полагая, что справедливость существует не только в кино. Таких тоже выпроваживали с наказом писать протест. Возможно, и бывали случаи, когда таким горлопанам удавалось добиться желаемого, я не отслеживал. А студенческие легенды – источник ненадежный.

Давид чуть не в первых рядах. Он же на букву «А». Вышел довольный, как и ожидалось, попал в распоряжение Четвертого управления. Не напрасно я ему мозг выедал и заставлял ходить на поклон к разным боссам, начиная Дыбой и заканчивая начальником хирургии. Я абхаза за руку не водил, подробностей не знаю, но результат есть. Так что я искренне поздравил товарища. Чего хотел, того добился. На этом этапе. А там как кривая вывезет. Повезет – будет оперировать, нет – крючки именитым коллегам держать придется до конца жизни и операционные раны за ними зашивать.

Ого, да тут группа поддержки у парня имеется. Аж целая жена. Почему не подошла? Явно же пряталась в толпе, чтобы я ее не заметил. Мне даже не обидно, Симка после свадьбы какой-то придурковатой стала. А может, я напрасно? Она ведь следующая в очереди. У нас в этом году аж две Ашхацавы в выпускниках числятся.

И у нее без сюрпризов. Гинекология. Место хлебное, конечно, спору нет. Пусть работает, рубит баблишко. Лишь бы поменьше устраивали свои разборки за наш счет, а так – счастья им. И в семейной, и в личной жизни. Главное, при них так не пошутить. Обидятся ведь.

Сладкая парочка меня ждать не стала, они пошли куда-то, держась за ручки, как на первом свидании. Так что я ходил и общался с обладателями фамилий на более поздние буквы алфавита. Травил анекдоты и уворачивался от попыток завлечь меня отметить такое важное дело парой-тройкой кружек пива для начала.

Всему приходит конец, даже таким бесполезным мероприятиям. Вызвали, посмотрели на меня. Кто-то огласил желание Четвертого управления видеть именно Андрея Николаевича Панова в стенах ЦКБ, и комиссия не видела никаких препятствий для этого.

Вышел, забрал свою сумку у Вани Сазонова, ночного хозяина морга. Вот, кстати, гений пофигизма. Пришел с легким штыном, явно водочки где-то перехватил. Будучи колхозным стипендиатом, он вообще ни за что не переживал. Есть и место работы, и жилье дадут молодому специалисту, еще и «уазик» выделят, чтобы по окрестностям мотался. А уж с едой и вовсе проблем не будет – прямо на дом окорочка благодарные пациенты привезут.

Вышел на улицу и, не глядя по сторонам, побрел к машине. Ветер, собака, строго в лицо, с незначительными вкраплениями мокрого снега. Пока ковырялся в кармане, доставая ключи, левая кисть потеряла гибкость и начала неприятно деревенеть. К чему бы это? Наверное, к поездке домой и питию горячего чаю. С коньяком. Или наоборот, посмотрим. Имею право.

– Дорогой товарищ, а не подскажете, где здесь можно вкусно поесть? – раздался у меня за спиной смутно знакомый женский голос.

– Если вы угощаете, то готов даже довезти вас до этого места, мадемуазель, – ответил я, поворачиваясь. – И где красная ковровая дорожка, духовой оркестр, пионеры с цветами? Куда зажилили красную ленточку и серебряные ножницы?

– Все замерзли, Панов, и я отпустила их по домам, – Анечка притопывала ножками. – Осталась только я, твоя Пенелопа. Отвези меня пожрать куда-нибудь, пока я тут не умерла с голода на ступеньках вашего института.

Глава 17

Как-то быстро пролетели все эти не очень мною любимые праздники в феврале, и то же самое, но по старому стилю. Массовый психоз, вызывающий радость только у производителей сначала носков и трусов, а потом – парфюмерии и продавцов серебристой акации, почему-то называемой мимозой.

За это время мы даже успели поругаться с Анечкой. Ну, до уровня Ашхацав с хлопаньем дверью и воплями «Я уезжаю к родителям!» не дошло, но надутые губки имелись.

А все потому, что у кого-то оказался очень длинный язык. После заезда в пустую до сих пор квартиру семейства психиатра Кузнецова Аня как-то внезапно сблизилась с его женой. С самим Семеном Александровичем мы только раскланивались при встрече и обменивались малозначащими справками об осадках и длительности ожидания лифта. Подвозил его пару раз, и все. Зато Зоя Петровна, несмотря на разницу в возрасте почти пятнадцать лет, с Анечкой сошлась близко, и они частенько встречались на кухне за чашечкой чая, почесать языки. Уж очень жизнерадостная и общительная соседка оказалась. Другая, наверное, замороченного психиатра в мужьях и не вытерпит.

Я в женские беседы обычно стараюсь не вслушиваться: большей частью это какой-то сплошной поток сознания, состоящий из обрывков фраз и недомолвок. Попытки в этом разобраться могут вызвать серьезное психическое расстройство.

А тут сижу, никого не трогаю, привожу в порядок заметки по мотивам посещения НИИ гастроэнтерологии, фоном с одной стороны журчит беседа на кухне, а с другой – «Рожден, чтобы бежать» Брюса Спрингстина. Подсел я на этот диск в последнее время, хотя раньше певца как-то спокойно воспринимал. И вот прозвучала финальная песня, про джунгли, встаю перевернуть пленку и в наступившей тишине слышу, как Анечка вещает Зое Петровне (впрочем, отчество уже давно редуцировалось) о том, как накануне слушала по радио «Лебединый стан» и какие это замечательные стихи. А через неделю в очередной литературной передаче будут читать поэму «Перекоп» того же автора, и надо будет обязательно послушать.

Вся эта увлеченность запретным быстро улетела в будущем после того, как всю эмигрантскую литературу выплеснули к нам на прилавки. И оказалось, что Зайцев – зануден, Ходасевич – претенциозен, а Набоков – напыщенный и совсем широкому читателю не интересен. И школьники жаловались, что им приходится учить «Реквием» Ахматовой. Но сейчас, блин, каждый считает, что от нас прячут самородки и бриллианты. Ничего против Цветаевой не имею. Я даже знаю, что она резко выступала против феминитива и требовала называть ее профессию в мужском роде. И могу попытаться понять не только любителей поэзии, но и поклонников трехтомного собрания тюремных побасенок. Но не у меня дома.

Я не стал врываться на кухню и топать ногами. Исключительно из чувства мести включил «Параноида», который, как я знал, соседке сильно не нравится, и дождался, когда она среагирует на намек. Проводив Зою, невеста вспомнила о моем существовании, принесла чайку и мне тоже. И даже чмокнула в щеку. И обняла, соблазнительно прижавшись к щеке упругой грудью. Но я идиллию порушил.

– Солнце мое, – сказал я, отхлебнув из кружки чай и отставив ее в сторону остывать, – я ведь просил тебя быть