— Не думайте, просто смотрите, — сказала Лори.

Нора не была уверена в красках, так как обе картины были затенены в той же мере, в какой насыщены цветом. Она всматривалась в тени, изучала их более темные границы, переводила взгляд справа налево, прослеживая линии до светлых отрезков.

— Сейчас мне от вас нужно следующее, — сказала Лори. — Пойте, смотрите только на цвета и не думайте ни о словах, ни обо мне, ни о чем-то еще. Извлекайте звук из того, что видите.

* * *

Урок завершился, Нора попрощалась с Лори, легкая от ощущения свободы, предвкушая шесть дней, в которые ей не нужно стоять у рояля и слушать приказы. Она договорилась с Филлис встретиться в субботу в холле отеля “Мерфи Флудс”. Там она с пристрастием расспросила ее о Лори.

— Они либо знала всех, включая де Голля и Наполеона Бонапарта, либо не знала никого и жила в своей обители, — ответила Филлис. — Но я никак не пойму, где именно эта обитель. И был ли это орден молчальников, где все пребывают в постоянном благоговении, или там пели и трепали языками.

— Она нагружает меня всевозможными упражнениями, — пожаловалась Нора.

— Она сама себе указ. И добилась успеха, сама себя сделала. Билли и комнаты ей построил, и рояль купил. А играть она действительно умеет. И я однажды слышала, как она разговаривала по телефону по-французски, так что хоть это правда.

— Почему вы меня к ней направили?

— Потому что она попросила. Она говорит, что в день похорон дала себе слово сделать для вас все, что сумеет. У нее очень доброе сердце. По-моему, все бывшие монахини такие, для них покинуть обитель — великое облегчение. А может, я зря так говорю.

— Она заставила меня смотреть на пару картин.

— По ходу пения?

— Да.

— Она делает это с очень немногими. Еще не сказала, что пение не занятие, а сама жизнь?

— Сказала.

— Она мне как-то заявила, что я могу петь что угодно, но толку не будет. У меня, по ее словам, этого нет.

— Нет чего?

— Чего-то очень важного. Но я не знаю, как оно называется.

* * *

На следующем занятии Лори снова велела Норе смотреть на цвета картин и представлять, как они возникают.

— Сначала их вовсе нет, и вот они медленно появляются, оттенок за оттенком. Проступают. Проступают.

Последние слова Лори произнесла почти шепотом, пристально наблюдая за Норой, которая всматривалась в полутона и тени.

Потом села за рояль и сыграла вступление. Нора научилась дожидаться конца фразы и только тогда вдыхать, а также следовать за партией и поддерживать ее темп. Ее голос уже сделался намного глубже обычного, она уже увереннее позволяла ему мрачно вибрировать на последних нотах. Нора знала, что Лори постоянно проверяет, смотрит ли она на картины, научилась доверять игре Лори, ее такту, ее отзывчивости.

Она полностью сосредоточилась на маленьком квадратике цвета. В нем что-то дрогнуло — что-то неуловимое, проступившее на короткий миг, но так отчетливо. Нора моргнула, и все исчезло. Рояль и голос затихли. Лори не шелохнулась. Нора тоже.

Лишь через месяц, после четырех или пяти уроков, она поняла, что музыка уводит ее от Мориса, от ее жизни с ним и жизни с детьми. И дело было вовсе не в отсутствии у Мориса слуха и не в том, что он не разделял ее интереса к музыке. Дело было в погружении туда, куда он не мог за ней последовать, даже мертвый.

* * *

Однажды Филлис снова упомянула общество “Граммофон”, и Нора кивнула, стараясь выглядеть серьезной. Морису, Джиму и, само собой, Маргарет еженедельные собрания “Граммофона” казались презабавнейшими городскими событиями. Одной из главных фигур там был Томас П. Нолан, исправно посещал собрания житель Гленбриена М. М. Ройкрофт, владелец крупной фермы и старого дома — по словам Филлис, георгианского. Говорили, он живет там один в окружении двух тысяч пластинок, а несколько комнат в доме буквально забиты книгами. Морису и Джиму доставляло бесконечное удовольствие называть Томаса П. Нолана “Томасом Придурком Ноланом”, а М. М. Ройкрофта — “Муму Ройкрофтом”. Они хохотали, и Маргарет с ними, а обе девочки, если они присутствовали при этом, смотрели на Нору и наслаждались тем, что она не находит в этом ничего смешного. Она знала Томаса П. Нолана и ценила его обходительность, а М. М. Ройкрофта часто видела за рулем диковинного старого автомобиля и гадала, как ему живется в Гленбриене и сам ли он ездит за книгами и пластинками в Дублин или посылает за ними.

И вот Филлис упорно зазывала ее на собрания “Граммофона”, которые проводились по четвергам в отеле “Мерфи Флудс”. Каждую неделю, по словам Филлис, кто-нибудь из членов выбирает, какую музыку слушать.

— Поэтому про каждого известно, какой у него вкус, — ну или дурновкусие. И самый ужасный — у доктора Редфорда, он просто раздавит вас длинными современными немецкими композициями. А лучше всех — каноник Кехо, он один играет сопрано. Он знает о сопрано больше, чем любой западный священник.

— У меня нет пластинок, — сказала Нора. — Во всяком случае, тех, которые я слушала бы годами.

— Тем более вам нужно прийти, они любят новеньких.

* * *

Она так или иначе знала всех, кто собрался, включая учителя и клерка одного из банков. Каноник Кехо, как выяснилось, отвечал за проигрыватель и колонки.

Нора никогда не бывала в этом зале гостиницы — во всяком случае, ни разу не видела его столь заставленным диванами и мягкими креслами. Она не поняла зачем — специально для общества “Граммофон” или с целью почтить каноника Кехо. Он уведомил собрание, что музыку на этой неделе выбирал мистер М. М. Ройкрофт из Гленбриена, и тот, поклонившись, вручил каждому по листку бумаги. Он комментировать не будет, сказал мистер Ройкрофт тоном несколько похоронным, пусть лучше музыка говорит за себя. Он начал с фортепианной сонаты Шуберта. Нора подумала о Морисе с Джимом и решила, что разделяет их мнение об обществе “Граммофон”. Как же легко было расхохотаться средь этой величавой серьезности. Никто не шевелился и не произносил ни звука. Когда мистер Ройкрофт перешел к оркестровой пьесе, Нора заметила, что Бетти Роджерс, которая много лет преподавала в протестантской школе, принялась дирижировать сначала одной, а потом и обеими руками. Нора подумала, что хорошо бы уйти, но вместо этого закрыла глаза. Однако в голове роились мысли о работе, о событиях прошлого, треволнения о будущем. В перерыве она осознала, что вообще не слушала музыку.

В баре Филлис сказала:

— Обещаю, вторая часть будет лучше, а эта старая Бетти Роджерс только и знает, что манерничать перед мистером Ройкрофтом. Переключилась бы лучше на каноника Кехо, хотя это тоже не вариант. Но он, по крайней мере, любит сопрано.

— А Бетти — сопрано?

— Нет, она вообще не умеет петь.

— И всегда дирижирует?

— Когда думает, что Мейтленд Ройкрофт смотрит.