– Чего она боялась?

– Ничего, – ответила Марта. – Они еще с одной девочкой должны уничтожить часть архива, а другую часть перенести с чердака. А там никому не нравится находиться. Поэтому на чердаке мы делаем то, что необходимо, по очереди.

– А что не так с чердаком?

Марта посмотрела на чайку, застывшую высоко в воздухе над морем и едва заметно покачивавшуюся из стороны в сторону. Наверное, там ветер намного сильнее, чем на земле.

– Ты веришь в привидения? – спросила она тихо.

– Нет.

– Я тоже. – Она откинулась назад и оперлась на локти, чтобы видеть его, не поворачиваясь. – Дом, где находится «Ила», выглядит так, будто ему намного больше ста лет, правильно? Но на самом деле его построили в двадцатые годы. Сначала это был простой пансион…

– Железные буквы на фасаде.

– Верно, они остались с тех времен. Но во время войны немцы превратили его в дом для молодых женщин с детьми. Тогда эти стены увидели много грустных судеб, которые засели в его стенах. Одна из живших там женщин родила мальчика. Она утверждала, что забеременела в результате непорочного зачатия, а такое заявление не было совсем уж необычным, когда люди в те времена попадали в беду. Мужчина, которого все подозревали, был женат и, конечно, отрицал свое отцовство. О нем ходило два слуха. Один из них гласил, что он участвовал в движении Сопротивления, другой – что он был немецким шпионом и проник в движение Сопротивления, и именно поэтому немцы дали той женщине место в пансионе и до сих пор не арестовали мужчину. Но тем не менее однажды утром мужчину застрелили в битком набитом трамвае в центре Осло. Кто его убил, так и не выяснили. Движение Сопротивления утверждало, что устранило предателя, немцы – что разделались с партизаном. И чтобы ни у кого не осталось сомнений, немцы повесили труп перед прожектором на маяке Кавринген.

Она указала на море.

– Моряки, проходившие мимо маяка в дневное время, видели высохший, поклеванный чайками труп, а те, кто шел мимо ночью, видели огромную тень, которую покойник отбрасывал на поверхность моря. Но в один прекрасный день труп внезапно исчез. Некоторые считали, что его убрало движение Сопротивления. Но с того дня женщина в пансионе начала сходить с ума, она утверждала, что мужчина превратился в привидение, что он приходит в ее комнату по ночам, стоит над колыбелькой их ребенка, а когда она кричит на него и требует убраться, он поворачивается к ней лицом с двумя черными дырами на тех местах, где находились выклеванные чайками глаза.

Стиг поднял бровь.

– Вот так мне рассказывала Грете, начальница «Илы», – сказала Марта. – История гласит, что их ребенок все время плакал, но когда женщины из соседних комнат стали жаловаться и требовать, чтобы она успокоила свое дитя, она ответила, что ребенок плачет за них обоих и будет делать это вечно.

Марта сделала паузу. Ей всегда больше всего нравилась именно эта часть истории.

– По слухам, она сама не знала, на кого работает отец ребенка, но, чтобы отомстить ему за отказ от отцовства, она сдала его немцам как партизана, и движению Сопротивления – как шпиона.

Внезапно налетел прохладный ветер, и Марта поежилась. Она села и обняла колени руками.

– И вот однажды она не пришла на завтрак. Ее нашли на чердаке. Она повесилась на большой поперечной балке. На дереве видна светлая полоска, и, по слухам, именно там была привязана веревка.

– И теперь ее привидение живет на чердаке.

– Я не знаю, знаю только, что в том месте трудно находиться. В принципе я не верю в привидения, но никто не может находиться долго на чердаке. Там как будто чувствуется зло. У людей начинает болеть голова, им кажется, что помещение выталкивает их. Обычно это происходит с новенькими сотрудниками или с людьми, нанятыми для уборки, которые не знают всей истории. И дело не в асбестовой изоляции или чем-то подобном.

Она пристально посмотрела на Стига. Но на его лице не было скептического выражения или улыбки, которую она почти ожидала увидеть. Он просто слушал.

– Но это не все, – вновь заговорила Марта. – Ребенок.

– Да, – произнес Стиг.

– Да? Можешь угадать?

– Ребенок исчез.

Она удивленно посмотрела на него:

– Откуда ты узнал?

Он пожал плечами:

– Ты попросила меня угадать.

– Кто-то считает, что она отдала его людям из Сопротивления в ту же ночь, когда повесилась. Другие думают, что она убила ребенка и похоронила в саду, чтобы никто не отнял его у нее. В любом случае… – Марта вздохнула. – Его так и не нашли. Но вот что удивительно: иногда в наших рациях раздаются звуки, происхождение которых нам неизвестно. Однако мы слышим, чтó это.

Ей показалось, что он и это уже знает.

– Детский плач, – сказала она.

– Детский плач, – повторил он.

– Многие, особенно новички, пугаются, когда слышат его. Но Грете говорит им, что ничего странного в этом нет, потому что наши рации иногда ловят сигналы соседских радионянь.

– Однако ты в это не веришь?

Марта пожала плечами:

– Ну, возможно, так оно и есть.

– Но?

Еще один порыв ветра. На западе появились темные тучи. Марта пожалела, что не взяла с собой куртку.

– Но я проработала в «Иле» семь лет. А ты ведь сам сказал, что голоса остаются неизменными…

– Да?

– Клянусь, это голос одного и того же младенца.

Стиг кивнул. Он ничего не сказал, не попытался предложить какие-либо объяснения или комментарии, только кивнул. Ей это понравилось.

– Знаешь, что означают вон те тучи? – сказал он наконец и поднялся на ноги.

– Что будет дождь и нам надо ехать?

– Нет, – сказал он. – Что мы должны поторопиться, чтобы успеть искупаться и обсохнуть на солнце.

– Compassion fatigue, – сказала Марта. Она лежала на спине и смотрела на небо. Во рту до сих пор ощущался привкус соленой воды, а теплый камень приятно касался кожи и мокрого белья. – Это значит, что я утратила способность к состраданию. И это до такой степени невозможно в системе социальной помощи Норвегии, что название синдрома даже не посчитали нужным перевести на норвежский.

Стиг не ответил, и это нормально; на самом деле она говорила все это не ему, его присутствие было просто поводом поразмышлять вслух.

– Я думаю, что это способ самозащиты – отключиться, когда кончаются силы. Или источник пересыхает, или во мне больше не осталось любви. – Она передумала. – Да нет, осталось. У меня много… только не…