боярина Ивана Дмитриевича Бельского. Вид «братик» имел довольно неряшливый, волосы необычно длинные, вдобавок спутанные и донельзя грязные. Да и вообще особо жизнерадостным не выглядел, расположившись перед сидящим в креслице великим государем на коленях.

— А, сынок. Как там боярыня Захарьина?

— Полностью здорова, батюшка.

Взмахом руки Иоанн Васильевич подозвал сына поближе, усадив перед собой на собственное же колено:

— Молодец, хвалю.

С ласковой насмешкой подергав первенца за его роскошную гриву, великий князь ткнул в сторону коленопреклоненного мужчины:

— А это, сыно, племяш мой троюродный, Ивашка Бельский. Пойман, когда хотел к Жигимонту[111] польскому отъехать, с семейством. Кается, говорит, бес его попутал, затмение нашло.

Бельский вроде как дернулся, желая что-то сказать, но в последний момент все же передумал.

— Ну что, сынок, поверим твоему брату? За него и духовенство печалуется, и Дума боярская, и князья служилые… А грамотки охранные от Жигимонта не у тебя ли нашли, Ивашка? Скажешь, подметные?[112] Что молчишь?

— Мои грамотки, государь. Да только отъезжать я не собирался! А семью в удел собирал — почитай с год там не были.

— Ну-ну. А крест поцелуешь на том, что не собирался подлое предательство учинять?

— Да, государь!

— А на то, что не будешь пытаться отъехать к Жигимонту?

Вместо ответа дальний родственник истово перекрестился и кивнул — да так, что подбородком ударился в грудь.

— Ну-тка, где там архипастырь наш?..

Спустя пять минут в царском кабинете было полно народу: князья Шуйские, Вяземский, Черкасский, бояре Захарьины-Юрьевы, печатник Висковатов, полдюжины церковных иерархов, составлявших свиту митрополита Московского и всея Руси… Иван Бельский встал на ноги, троекратно перекрестился и всем своим видом показал, что готов обелить свое доброе имя. Да только в этот раз привычная процедура пошла не так, как все привыкли, — для начала золотой крест с каменьями держал не владыко Макарий, а наследник Димитрий. Да и сама клятва предварялась тремя его странными вопросами:

— Отвечай только «да» или «нет». Крещен ли ты?

— Да.

— Веруешь ли в искупителя грехов наших, Иисуса Христа?

— Да.

— Хочешь ли жить?

И на этот вызывающий и странный вопрос думный боярин ответил сугубо положительно. Увидев же протянутый вперед крест, набрал полную грудь воздуха и заявил:

— Не собирался я к Жигимонту отъезжать, ни один, ни с семейством и домочадцами!

Под внимательными взглядами перекрестился и основательно приложился к распятию.

— Наклонись.

Стрельнув глазами в сторону Иоанна Васильевича, князь медленно подставил голову под детские руки.

— Скрепляю клятву твою.

— Хрхх!..

Схватившись за голову и посинев губами, боярин медленно опустился на колени. Кое-как отдышался и под очень внимательными взглядами царя и его ближнего круга с отчетливым страхом посмотрел на десятилетнего мальчика.

— То правда, съезжать ты не собирался. Хотел, но ПЕРЕДУМАЛ это делать.

Увидев, как сызнова ему протягивают распятие, Иван Бельский собрал всю свою решимость и размашисто перекрестился:

— Клянусь служить тебе, великий государь, верой и правдой, и не искать службы у Жигимонта, не принимать от него никаких грамоток и не списываться с родней литовской самому.

Еще раз перекрестился и, задержав дыхание, словно бы бросаясь со всего маху в ледяную прорубь, встал на одно колено и подставил голову.

— Скрепляю клятву твою.

Царевич медленно провел двуперстием по лбу Бельского — и тут же покрытая испариной кожа вспухла ярким багровым крестом. Легонько кольнуло внутри головы, на мгновение сильно сжало сердце… Крест со лба пропал, и тихий шепот коснулся ушей мужчины:

— Клятву мне невозможно нарушить. Помни!..

Увидев, что родич пришел в себя, Иоанн Васильевич в знак полного прощения и примирения сам подошел, расцеловал в обе щеки и мимоходом сообщил, что удел и прочее имущество ближнику своему возвращает вместе с придворными чинами и обязанностями. Троюродный племянник царя в ответ неподдельно прослезился (гроза миновала!) и принялся активно благодарить за явленную ему милость.

«Тридцать поясных поклонов, как с куста! Вот это спасибо так спасибо».

Родовитые зрители представлением тоже впечатлились, причем так сильно, что Дмитрий буквально «оглох» от всплеска чужих эмоций: радость и недоверие, довольство и опаска пополам с неприязнью, облегчение и подсердечная злоба…

— Сыно, ты чего это у меня такой бледный?

Кое-как обуздав своенравное средоточие, мальчик брякнул первое, что пришло в голову. То есть правду:

— Не выспался, батюшка.

На глаза попались те самые охранные грамоты от польского короля Сигизмунда, и наследник окончательно перевел от себя внимание, кивнув:

— А ловко иезуиты все придумали, да?..

Великий государь тут же бросил по сторонам пару быстрых взглядов и отвел первенца к окошку:

— Растолкуй-ка мне все, сынок. Что за придумка такая?

— Ну как же! Пишется с десяток таких вот грамоток со сладкими посулами, а затем ловкие людишки их подметывают набольшим князьям да думным боярам, выбирая среди них удачливых воевод и мудрых управителей с советчиками. Потом слушки пускают об измене боярской, с указанием тех, кто изменил, и еще письма подкидывают нескольким никчемам да предателям. Слабые духом соблазнятся да отъедут, а на тех, кто остался верен, подозрение падет, а с ним и опала.

Иоанн Васильевич на мгновение забылся в собственных мыслях, невольным кивком подтвердив все предположения сына.

— Глядишь, кто из них тоже задумается, чтобы поменять государя. Как след, войско на битву поведет верный, но бесталанный воевода. И проиграет. Умных и преданных подручников сменят новые, и неизвестно еще, какие из них управители выйдут, — мне отец Зосима как-то говорил, что иной верный дурак хуже злейшего ворога навредить может. Подозрений добавится, обид, прочего дурного… Подлый замысел, но ловкий: всего-то десять воровских грамоток, а сколько с них пользы Жигимонту вышло!..

— Так-так, интересно.

Словно позабыв обо всем на свете, великий князь пару минут слегка отстраненно любовался перстнем с крупным рубином на своей руке. А потом едва слышно вздохнул:

— М-да. Сын мой телом еще дитя, а разумом уже как муж смысленый. Как же быстро прошло твое детство, Митенька!..

Помолчал еще немного, явно вспоминая покойную любушку Анастасию (уж больно характерным взглядом он смотрел в такие моменты), затем как-то устало прикрыл глаза.

— Ступай, сынок, и храни тебя Бог.

— Батюшка.

Проходя мимо терпеливо ожидающих своего повелителя бояр и князей земли русской (митрополит и прочие иерархи ушли почти сразу после крестного целования), Дмитрий едва не запнулся — до того остро и невероятно четко ощущалось им скрытое бурление эмоций. Вновь сжало легкой болью виски, и недовольно шевельнулось средоточие, вызвав легкий приступ тошноты.

«Да что со мной такое?!»

Все учащающиеся перепады настроения, странные приступы злобы пополам с ненавистью, буквально провоцируемые болезненно обострившейся чувствительностью, — и просто пугающая легкость, с которой его источник дотягивался через взгляд до чужого Узора. Он так долго привыкал терпеть прикосновения и присутствие сторонних людей вокруг себя, так старательно исключал все мыслимые возможности хоть как-то