– …Вот на этом я и забуксовала, – вздохнула Оливия, глядя, как Габи намазывает себя с ног до головы маслом для загара.

– Ну, ты немало раскопала за это время, Илиади! Осталось выяснить пункт назначения поезда-музея, выехавшего из Парижа восемнадцатого мая.

– Вопрос: где отыскать эту информацию…

– А ты не обращалась в Дипломатический архивный центр? Насколько я знаю, у них хранятся документы периода оккупации. Нас водили туда всей университетской группой пару лет назад, чтобы мы могли определиться с темами курсовых…

– Я даже не подозревала о его существовании.

– Так позвони и уточни, чего тут думать!

Габи оказалась права: в архивном центре Курнёв действительно были собраны сотни бумаг, в том числе и транспортные отчеты периода оккупации. Сверившись с ними, Оливия обнаружила, что состав номер 400—45, вышедший из Парижа восемнадцатого мая 1944 года, направлялся в Нюрнберг. Там же в оцифрованном виде нашлись описи коллекций, отбывших с этим поездом.

Но, увы, среди них не значились ни Вергилий, ни Лебаск…

Оливия уткнулось лицом в ладони и всхлипнула – ну что за невезение! Но не могли же они сквозь землю провалиться, не говоря уже об «Итее»… Она вытерла лицо тыльной стороной руки и принялась вновь перелистывать опись. «Зал 11: импрессионисты, Гроссман; Зал 12: современное искусство, Ротшильд; Зал 13: книги и фарфор, Ловенштейн; Зал 14: книги, картины, скульптура (л.с.), Вебер…»

В читальном зале вдруг повисла тишина, будто бы кто-то невидимый отключил радиоточку. За соседним столом раскрывали по-карасьи рты двое болтливых студентов, чуть поодаль суровый архивариус отчитывал какую-то девушку в круглых очках, а за окном, болтаясь на страховочных тросах, балагурили мойщики стекол…

Но Оливия ничего не слышала.

В длинном списке коллекционеров, чье имущество доставлялось поездом 400—45, значилась лишь одна немецкая фамилия: Вебер. А аббревиатура «л.с.» наверняка обозначала «личное собрание». О том, какие именно объекты вывозил из Франции баварский скульптор, в документе сказано не было.

Однако из списков E.R.R. Оливия уже знала, что конфискат из «южной зоны», включавший работы Лебаска и Вергилия, отбыл в Германию 18 мая. Все теперь указывало на то, что разыскиваемые шедевры покинули страну в вагонах поезда 400—45.

Новый день не сулил ничего хорошего.

Сделав несколько рабочих звонков и разобрав почту, Родион поднялся на седьмой этаж, где в квартире одинокой мадам Рожэ происходило ежегодное собрание жильцов. Когда он вошел в гостиную, оказалось, что все места за овальным столом уже заняты, и он вынужден был примоститься на табурете рядом с соседом по лестничной клетке.

Горячо дыша в ухо чем-то смрадным, отдаленно напоминающим смесь камамбера с неблагородным сортом рыбы, тот тут же принялся вводить Родиона в курс дела. Ну а как же еще: новый жилец – материал пластичный, его нужно правильно настроить, подготовить к принятию взаимовыгодных решений…

Мадам Рожэ с этими уловками, видимо, уже была знакома, поэтому волевым голосом призвала всех к коллективному обсуждению накопившихся проблем.

Жильцы шелестели страницами повестки дня, которая включала тридцать шесть пунктов. В углу, под клеткой с полинявшей унылой птицей сидела секретарь собрания, уже что-то протоколируя на своем компьютере.

Началась перекличка.

Мужчина в облегающей майке оказался представителем мадам Корню с третьего этажа – та, всем назло, уехала на лето в Бордо. Дама с осанкой Иды Рубинштейн и вечно хлюпающим носом – дерматологом с первого этажа. Изможденная красавица, постоянно шуршащая обертками от конфет без сахара, – соседкой Родиона справа. Интеллигентный господин, перед которым стопка бумаг с повесткой дня лежала вверх ногами, – беспринципным соседом снизу. И наконец сонная китаянка, которая плохо владела французским и этим очень мешала обсуждению, – соседкой сверху…

Чуть в стороне, опираясь на газовую плиту, стоял зловещий господин Мишо, занимавший весь последний этаж с его обширной террасой. Он развлекал себя тем, что саботировал принимаемые большинством решения, голосуя против или же воздерживаясь. Между делом Мишо по-гусарски подмигивал секретарю собрания, словно говоря ей: «Как только все это свернется, пойдемте ко мне обедать?»

Коммунальное шоу длилось два часа. Когда в соседней церкви пробил полуденный колокол, перешли к обсуждению второстепенных вопросов: что делать с дамой с третьего этажа, которая все время в Бордо, – к ней в квартиру никак не могут попасть специалисты по уничтожению нежелательных насекомых; как быть с протоколами собраний в сто страниц – ведь их по закону нужно хранить десять лет, а места в квартирах нет… и главное: почему наглец Мишо курит в душе?!

Когда желудки начало сводить от голода, на повестке остался последний вопрос: смена почтовых ящиков. Все были «за», но неожиданно вспыхнул спор по поводу их конфигурации. Ящики с горизонтальной прорезью ставить или с диагональной? Обсуждение приняло такую обостренную форму, что Родион, не выдержав, предложил бросить жребий. Выпали диагональные прорези, и изнуренные жильцы начали расползаться по своим квартирам.

С радостью вернувшись к себе после схватки с соседями, Родион услышал голос Саломеи, доносящийся из его кабинета. Эту комнату она убирать не любила – боялась перепутать местами бумаги и папки, протирая тряпкой стол, и как бубонной чумы опасалась нового компьютера. Его обтекаемый бесшовный корпус и глянцевый, без единой царапины, дисплей вызывали в ней священный трепет – плавными взмахами микрофибровой метелки Саломея смахивала с «макбука» серебристое крошево пыли, что-то приговаривая.

Родион остановился в дверях и прислушался: что она там бормочет?

– Это ж надо, куда ни сунься – сплошные куртизанки. И ведь никакого разнообразия, все одно и то же!

– Простите, что вмешиваюсь в процесс, – улыбнулся Родион. – Зашел вот за портфелем… Вдруг слышу: вы сами с собой разговариваете.

– Так ведь не с кем пообщаться, месье Лаврофф, работаю в полном одиночестве! Вот картинки от тоски и разглядываю… Дама эта, что у вас по всей квартире раскидана, наверное, актриса известная? Уж простите, что интересуюсь, а только куда ни ткнусь – все она.

– Какая дама?

– Ну вот же она в рамочке в шкафу с прошлой зимы стоит… И у мадмуазель на столе такая же валяется.

– А, вы об «Итее», – сообразил Родион. Действительно, после недавней встречи Оливии с Волошиным в доме появился еще один эскиз с изображением исчезнувшего шедевра.

– Я уж не знаю, как ее звали, а только думаю, что раз с женщины картины пишут и из камня ее ваяют – непростая это женщина!

– А где вы в камне-то ее увидели?

– Ну, может и не в камне, а в мраморе или в гипсе… Я толком не разобрала, – вдруг смутилась Саломея, изучая сверкающий свежевымытый паркет.