Оливия двинулась дальше, отводя руками ветки буйно разросшихся миндальных деревьев. Сад напоминал какую-то уродливую пародию на французские парки с их правильной геометрией, симметричными аллеями, клумбами, фонтанами и изящными скульптурами.

В абсурдном мире Вебера выхолощенная, безупречная красота атлетичных тел каким-то странным образом сочеталась с хаотичностью дикого сада, чьи кривые аллеи пересекались в самых неожиданных местах и вновь разбегались в разные стороны. На дне полуразрушенных фонтанов темнели засохшие сосновые иглы, а на месте клумб желтели земляные насыпи с пожухшей травой.

Продравшись сквозь заросли одичавших олеандров, Оливия услышала приближающийся шум волн.

– Иви… иди сюда! – раздался севший от волнения голос Родиона.

За кривой кипарисовой изгородью, на самом краю скалистого обрыва, врезающегося в пенную гладь моря, возвышалась белоснежная женская фигура: склоненная голова, округлые плечи, натянутый, как тетива, торс. Руки откинуты назад, будто она входит в воду, преодолевая ее сопротивление…

От осознания того, что чудо все-таки случилось, Оливия тихо вскрикнула.

– «Женщина, входящая в реку времени» – ну конечно! Вот чем бредил на излете жизни обезумевший Вебер… Перед смертью он тщетно пытался создать свою «Итею», копируя шедевр великого мастера, которого он когда-то обокрал и предал. Лепил ее – и уничтожал, понимая, что гениальное воспроизвести невозможно…

– Человек, приближающийся к границе бытия, всегда пытается упорядочить свое прошлое. Бедняга Вебер, видимо, понимал, что у него и это не получится. Всеми позабытый и отвергнутый, он тихо сходил с ума в огромном пустом доме…

– Жаль, у баварца ведь был настоящий дар!

– Талант на службе зла заведомо обречен, ты же понимаешь…

– А я слышу какие-то голоса и не могу понять – откуда! – раздался вдруг из-за спины бодрый мужской голос.

Родион и Оливия обернулись: перед ними стоял красивый молодой грек с ржавой садовой тележкой, доверху наполненной обрезанными ветками и прочим растительным мусором.

– День добрый! – поздоровалась Оливия. – Вы здесь работаете?

– Да. Мне поручили привести в порядок сад, но тут и за год не обернешься – так все запущено. А вы, простите, к нам по какому делу?

– Мы приехали из Афин, чтобы…

– А, все верно, нас же предупреждали! Выходит, вас так никто и не встретил?

– Нет…

– Ну, это неудивительно: трудимся сейчас от рассвета и до заката – скоро хозяева из Женевы приезжают. Они все никак этот дом продать не могут… Вот ремонт и затеяли – думают, может, хоть это поможет оправдать его цену!

– А вы не подскажете их фамилию? – Оливия кокетливо улыбнулась, заметив, что парень бросает на нее жгучие взгляды.

– Да эти, как их… Ливаносы. Про папашу-то их знаменитого, поди, слышали? Ахиллес Ливанос был богатый фабрикант, спонсировал ремонт старого Олимпийского стадиона в Афинах…

– А дом ведь до него скульптору известному принадлежал?

– Да, немцу какому-то. Он для Ливаноса семейные портреты писал – они до сих пор в доме висят. А как только немец этот помер, Ливанос все хозяйство целиком и купил. Но дети его тут жить не захотели – в Женеву перебрались. Теперь вот пытаются продать родовое гнездо, пока оно совсем не рассыпалось…

Болтливый садовник проводил их до ворот, подсказав название ресторанчика в порту, куда непременно стоило заглянуть перед отъездом.

Скатившись по пыльной дороге в город и бросив машину возле крытого рынка, они оказались на набережной. В самом ее конце под простым брезентовым навесом стояли плетеные стульчики и кривоватые фанерные столы, накрытые бумажными скатертями. На дрожащем от порывов ветра козырьке таверны с трудом прочитывалась выгоревшая надпись: «Итея».

Меню в заведении не было: хозяин просто выносил корзину со свежим морским уловом, предлагая посетителям выбрать понравившегося гада или еще живую, бьющуюся в агонии, рыбу. Вслед за ним шустрая чернявая девчонка притаскивала поднос с закусками и молча выставляла их на стол. Под конец из кухни выплывала хозяйка с запотевшим графином домашнего вина и мутноватыми гранеными стаканами, составленными в стопку.

– Я, конечно, из вашей беседы на греческом мало что понял, – признался Родион, – но имя Ахиллеса Ливаноса уловил.

– Да, он заполучил этот дом после смерти Вебера. Судя по всему, вместе со всей его художественной коллекцией. Биограф ведь рассказывал мне, что сын скульптора продал все кому-то и уехал в Аргентину.

– Видимо, в искусстве Ливанос не сильно разбирался: ну стоят какие-то статуи в саду и стоят… Об «Итее» он, наверное, даже и не слышал.

– Похоже, что так… Дети его, правда, оказались половчее: быстренько разместили в аукционных каталогах все самое ценное. Если бы не Лебаск с Вергилием, похищенные нацистами в «южной зоне» и всплывшие потом в этих списках, еще неизвестно, чем бы наши поиски закончились.

Родион обхватил ее рукой и притянул к себе.

– И как же мы теперь поступим, Иви?

– Дора мечтала отыскать «Итею» и добиться ее установки в одном замечательном месте… – чуть отстранившись, Оливия произнесла вполголоса короткое название, с восторгом наблюдая за тем, как расширяются от изумления его серые, как мокрый гравий, глаза. – Попробуем этого добиться?

– Если потребуется – и эксгумацию проведем, и экспертизу ДНК! Я вам плачу не за то, чтобы вы искали отговорки, а за то, чтобы наследственное дело было доведено до конца. Такого, который бы меня устроил! Так что давайте, работайте… Да, на связи.

Он дал отбой и швырнул телефон на кожаное сиденье рядом с собой.

– Валера, ну что за духота в машине? Отрегулируй кондиционер! – рыкнул Волошин, сверля взглядом русый затылок водителя.

Не отводя глаз от дороги, Валера выполнил требования босса и тут же начал перестраиваться: с движением плохо, придется пробираться в центр переулками.

После долгих маневров по подворотням корпус черного «Мазерати», напоминавший распахнутую китовую пасть, высунулся, наконец, в районе Чистых прудов. Машина сверкнула прищуром ходовых огней и вдруг начала сдавать назад: к памятнику Грибоедову стекались толпы манифестантов.

– Постой, Валера… Что это еще тут за массовка?!

– Ной Яковлевич, простите ради бога, я ж с утра сводку проверил. Несанкционированное это…

– Не гуди! – раздраженно бросил коллекционер. – Может, рассосется еще.

В ту же секунду, словно в насмешку над его словами, мирное движение горожан с трепещущими флагами и самодельными транспарантами было взято в оцепление ОМОНом. Тут же раздались автомобильные гудки, вой полицейских сирен, лязганье дверей «автозаков».

Толпа дрогнула. Кто-то выкрикнул: «Позор!», но голос его тут же потонул в общем гомоне и шуме.