Бисмарк-младший, судя по отчету, всячески пытался убедить царя в необоснованности слухов об ухудшении отношении между их странами. Александр удивил его: царь, как понял Бисмарк, не был уверен, что престол достанется именно Вильгельму. Вероятно, он считал, что титул кайзера переходит от одной немецкой династии к другой. Герберт просветил его насчет тонкостей имперской конституции. После этого царь вынул свой портсигар: верный знак, что он хочет продолжить разговор. Императора заинтересовал вопрос об отношениях между Вильгельмом и его матерью. «Вина прежде всего лежит на вдовствующей императрице», — заявил Герберт. «У меня сложилось впечатление, — продолжил тему царь, — что бедняга кайзер Фридрих, к которому я испытывал всяческую симпатию, был просто орудием в руках своей супруги». По его мнению, речь шла об английском влиянии, причем очень сильном. «Ясно, что примирение невозможно; тут затронут принцип». Российский самодержец вновь вернулся к личности Фрица: «Я считаю, что теперь, когда Вильгельм на троне, вы должны себя чувствовать так, как будто очнулись от кошмарного сна».

На обратном пути Вильгельм нанес визиты королям Швеции и Дании. Швецию прусские монархи ранее не посещали, там Вильгельм получил известие о рождении пятого сына, которого нарекли Оскаром Карлом Густавом Адольфом (последние два имени были даны в честь шведского короля). Первые зарубежные визиты немецкого кайзера в Россию, Швецию и Данию были намеренным афронтом в отношении англичан, и в Лондоне не преминули это отметить. Вильгельм в свое оправдание привел аргумент об ухудшении отношений с восточным соседом (тезис, который, как мы только что видели, упорно пытался опровергнуть Герберт Бисмарк).

Между тем поводы для беспокойства имелись. Франция предоставила России несколько займов, начала поставлять ей вооружение. В Киеве прошли массовые демонстрации панславистов. Вильгельм отреагировал шумно и импульсивно. Это был разрыв со старой прусской заповедью: «Быть, а не казаться». Как раз показуха стала своего рода фирменной маркой кайзерства Вильгельма. Многочисленные поездки были еще одним средством саморекламы — главным для него было то, чтобы о нем говорили, а не то, что говорили. Это проявлялось и в мелочах: когда у него появился автомобиль, Вильгельм оснастил его громким сигналом. Берлинцы по-своему положили на слова звуки рожка: приближавшееся авто возвещало: «Нынче здесь, завтра там», удалявшееся — «Денежки, денежки!»

Европейским дворам Вильгельм по-прежнему внушал: «Наша политика — это политика мира», но порой он не мог удержаться и от воинственной риторики. Так случилось после того, как на свадьбе его брата Генриха, состоявшейся в мае, принц Уэльский неожиданно поднял вопрос о компенсации Камберлендам за их ганноверские владения и намекнул в частном разговоре с Гербертом Бисмарком, что Фриц в свое время обещал вернуть Франции кое-какие территории в Лотарингии. До сих пор не ясно, говорил ли принц правду или просто решил устроить небольшой скандал. Версии принца, во всяком случае, противоречит тот факт, что именно Фриц больше всех настаивал на аннексии Эльзас-Лотарингии и несет главную ответственность за ее осуществление. В любом случае демарш был крайне не своевременным. Когда Вильгельм узнал от Герберта о высказываниях Эдуарда насчет желательности ревизии западной границы, он откликнулся речью, выдержанной в таких выражениях, которые он ранее не позволял. Выступая 16 августа во Франкфурте-на-Одере, он заявил, что «мы скорее оставим на поле боя все наши 18 армейских корпусов и все 42 миллиона наших соотечественников, чем отдадим хотя бы пядь земли, завоеванной моим отцом и принцем Фридрихом Карлом».

«Дядя Берти» с этих пор стал для Вильгельма олицетворением «коварного Альбиона», и тот, надо сказать, не упускал случая оправдать эту репутацию. У него были и личные мотивы, чтобы по возможности подколоть своего племянника: брат Викки, он, разумеется, взял ее сторону в конфликте с сыном. Кроме того, Берти был женат на датской принцессе Александре, которая не могла простить Пруссию за 1864 год, когда Дания потерпела поражение от прусско-австрийской коалиции. Наконец, англичане отнюдь не считали закрытой проблему Ганновера. В свою очередь, на Вильгельма, начиная с 1888 года, все более сильное влияние стала оказывать Дона, имевшая репутацию ярой англофобки. Отнюдь не Вильгельм первым стал рассматривать дела международной политики через призму личных или династических отношений — прецедент здесь создала королева Виктория с подачи принца Альберта, а принц Уэльский проявил себя лишь хорошим учеником своих родителей.

В первые годы своего правления Вильгельм буквально упивался лицезрением военной мощи своего рейха. 4 сентября он провел свой первый войсковой смотр в качестве главнокомандующего. «Какое это потрясающее ощущение — называть это войско своим собственным!» — взволнованно поведал он Эйленбургу о чувствах, которые вызвало в нем прохождение перед ним тридцатитысячного гвардейского корпуса. У Вальдерзее вызвало некоторые сомнения настоятельное желание кайзера присутствовать на маневрах военно-морского флота, которые должны были пройти в октябре. Он вообще был против ежегодных морских учений, считая, что деньги лучше тратить на сухопутную армию. В конце концов, его позиция стала главной причиной его отставки. Вальдерзее все еще надеялся убедить Вильгельма начать войну с Россией. Искушение начать правление с лаврового венка победителя было велико.

Искушения в то время удалось избежать, но характерно, что Вильгельм до конца своих дней защищал решение денонсировать тайный договор с Россией. Его аргументация была очень простой: Бисмарк тоже не доверял русским, да и царь не питал никакого доверия к «железному канцлеру». Менялось и положение внутри России: панслависты захватили прочные позиции во власти, произошло франко-русское сближение. Все это Вильгельм впоследствии подробно излагал своему амеронгенскому собеседнику Ниману. Упоминал и об опасности возрождения принципов Кауница, которым следовала внешняя политика Австрии во время Семилетней войны: дунайская монархия могла отвернуться от союза с Германией, особенно в случае, если венский престол унаследовал бы кронпринц Рудольф. Правда, после самоубийства Рудольфа эта опасность рассеялась, но тем не менее Вильгельм считал, что интересам Германии соответствует сохранение Австрии в качестве великой державы, даже если это приведет к трениям в отношениях с Россией.

В двадцатых числах сентября в «Дейче рундшау» был опубликован военный дневник Фрица, где речь шла о его оценке событий войны 1870–1871 годов. Бисмарк был вне себя от ярости. Он отдал распоряжение арестовать издателя и редактора, историка и бывшего гамбургского дипломата, профессора Геффкена. Основанием была статья 92-я уголовного кодекса, которая карала за разглашение государственной тайны. Судебное преследование было начато и против самого журнала. Геффкен, никак не рассчитывавший на такое внимание к своей публикации, решил укрыться на территории Гельголанда, находившегося тогда под британской юрисдикцией. Канцлер объявил дневник фальшивкой. Иоганна отметила: «Самое плохое — это не распространение по всему миру лживых измышлении о нас, а то, что по злому умыслу достоянием гласности стали реальные факты, весьма неприятные для молодого кайзера и папы (Бисмарка)». Вильгельм назвал публикацию «страшно ядовитой». Бисмарк опасался, что она вызовет рост симпатий к личности покойного Фрица. Принятые им меры ограничили распространение публикации в Германии, однако за границей дневник стал более известен — через несколько недель появилось его английское издание.