острую, больше всего в переносице, между глазами. Мысленно ощупывает руки, ноги, пытаясь понять, есть ли переломы, и, кажется, не чувствует правой ноги. Осознание проникает в тело литым бетоном, превращая его в неподъемный камень. Ничего не сломано, но подняться не выйдет. У него отказала правая нога. БАС сожрал и ее. Ричард лежит лицом вниз на кухонном полу, зная, что никогда уже не сможет ходить.

Он пытается позвать Грейс, но в этом положении поступающего в легкие воздуха едва хватает, чтобы не задохнуться, куда там кричать. Поднимает голову и пробует снова.

— Гре-е-е.

Ричард опускает голову, прижимаясь правой щекой к холодному плиточному полу. Слюна и кровь стекают по подбородку и, перемешиваясь, образуют под ним лужицу. Он не уверен, что ему хватит сил приподнять голову еще раз. Сосредоточивается на единственной пока послушной ему части своего тела. Левой ноге. Поднимает ее и отпускает, снова и снова, ударяя своей обутой в шерстяную тапку ногой об пол в подобии зловещего, приглушенного барабанного боя.

Проходит несколько минут. Устав, он прекращает стучать ногой. Наступает черед паники. Она зарождается в желудке и, разжав кулак, тянет свои когти к его горлу. Стоит панике его захватить, он не сможет дышать. Грейс. Она каждый вечер спускается на первый этаж в десять, чтобы покормить его и подключить к БиПАП-аппарату. Сколько сейчас времени? Осталось недолго. Надо не поддаваться панике и продолжать дышать.

Он уже сбивается со слабого, но размеренного ритма дыхания и теряет представление о том, сколько прошло времени, когда слышит шаги дочери.

— О господи!

Ричард открывает глаза. Над ним, точно ангел, возникает Грейс.

— Что случилось?

Он не тратит остатки сил на объяснение очевидного.

— Ладно, я звоню в девять-один-один.

— Не, — шепчет он. — Пож-ла не.

— Почему нет? Тогда позвоню Биллу или кому-нибудь в «Керинг хелс».

Она бросает взгляд на холодильник и номера телефонов на дверце.

— Не. Поз-но.

— Вдруг ты себе сломал что-нибудь?

— Ни-че не ло-мал.

— У тебя все лицо в крови. Мне кажется, ты сломал себе нос.

— Во и на-ры-лась мо-я мо-де-ная ка-ре-ра.

— Тебя надо хотя бы перевернуть.

Его голова повернута налево. Грейс просовывает руки под его левые плечо и бедро и аккуратно, но с большим трудом начинает тянуть. Он помогает ей своей левой ногой, как может, и ей наконец удается перекатить его на спину. Грейс хватает со столешницы кухонное полотенце, смачивает его под краном, приседает перед отцом на корточки и вытирает ему рот, щеку и шею. Она слишком сильно трет кожу, стараясь размягчить засохшую, запекшуюся на лице кровь, и холодная вода, стекая по шее, заливается на спину. Грейс действует нежнее вокруг носа.

Она поднимается и разглядывает отца. Он тоже ее разглядывает и не может понять, тревожно ей, противно или страшно. Вероятно, все вместе.

— Мне не хватит сил затащить тебя на кровать.

— Ни-че-го. Мо-гу по-пать десь.

Она складывает руки на груди.

— Сейчас вернусь.

Ричард видит, как в комнате вспыхивает свет, и несколько секунд спустя до него доносится звук колесиков приближающейся тележки с БиПАП. Грейс подсовывает ему под голову три подушки, вытягивает руки вдоль тела так, чтобы они находились в одинаковом положении, и накидывает на него стеганое покрывало с кровати. Снова уходит. На сей раз он слышит ее шаги вверх по лестнице. Грейс возвращается со своей подушкой, одеялом и сине-белым пестротканым покрывалом.

— Посплю рядом. На всякий пожарный.

Она вставляет шнуры от увлажнителя и БиПАПа в розетки, включает приборы и проверяет настройки. Ричард не беспокоит ее напоминанием о том, что она его не покормила. Он не голоден. Грейс берет в руку маску, и он боится, что его переносица отзовется болью, когда к ней прижмут эту маску.

— Прости, что сразу тебя не услышала.

— Не и-ви-няй-ся. Э-то я до-лен и-ви-ни-тя.

— За что?

За то, что не уделял ей достаточно времени. За то, что оно у него на исходе. Ричард опасается, что ему осталось немного. За то, что не был лучшим отцом. За то, что она не чувствовала его любви.

Сейчас или никогда.

— За вв-се. Я лю-лю те-бя, Г-Г-Г-рейс.

Она закрывает глаза, и на ее губах расцветает мягкая, сдержанная улыбка. Она открывает глаза, и по ее прекрасному личику струятся слезы. Она их не вытирает.

— Я тоже тебя люблю, папа.

Она надевает ему на лицо маску. Он терпит адскую боль между глазами, пока воздух входит в легкие и выходит из них. Впервые за очень долгое время он чувствует умиротворение, когда дышит.

Глава 26

Карина и Элис со своими студентами пришли рано и заняли ряд четырех круглых столиков, к каждому из которых развернутым к сцене полумесяцем придвинуто по три стула. Они находятся в «Снаг-харбор джаз-бистро» на Френчмен-стрит, почти на границе с Французским кварталом, в укромном, безоконном, освещенном свечами уютном зале, спрятанном за дешевым баром, и ждут начала концерта. Сегодня вечером заявлено выступление подающего надежды джазового пианиста Александра Линча в сопровождении ударных и контрабаса. Обычное трио. Александр выступал как классический пианист, потом работал на Бродвее, но на джазовой сцене является новичком. Элис видела его в октябре в нью-йоркском джаз-клубе «Блю ноут» и до сих пор не может умерить свои восторги, говорит, он напоминает ей Оскара Питерсона.

Зал все еще не полон. Карина насчитывает пятнадцать столиков, над ними есть еще и балкон. Они расположились ближе всех к сцене, в считаных дюймах — пугающее, даже угрожающее ощущение, будто она села слишком близко у открытого пламени или здесь ее подстерегает опасность.

Карина теребит свой лавандовый шелковый шарфик, раскладывая его по груди на манер слюнявчика в попытке прикрыть декольте. Изрядно помучившись сомнениями, она решила надеть свое лучшее черное платье на тонких бретельках. Облегающее в груди, с расклешенной летящей юбкой до колен, оно, наверное, слишком короткое и открытое для ее возраста. Она приобрела его более десяти лет тому назад. Тогда оно сидело лучше. Карина боится, что выглядит в нем как десять фунтов картошки в пятифунтовом мешке. Элис, одетая в джинсы, черные замшевые ботильоны и черный бархатный блейзер поверх футболки с рисунком, смеется и болтает со своими студентами, ведет себя совершенно непринужденно, точно завсегдатай, точно это ее обычное место и в клубе ее ждали. Она прекрасно сюда вписывается.

Студенты тоже в черном и джинсе, стильные, расслабленные, крутые. Они органично здесь смотрятся. Им всем слегка за двадцать, примерно в этом возрасте Карина поставила свою жизнь на паузу, а потом и вовсе забросила, не теряя надежды, что