И был он там не один, а с другими двумя такими же, как он, мальчиками, что подле него на подстилке лежали. И все они беспрерывно плакали и кричали от боли, жажды и страха, но никто к ним не подходил.

И скоро один из мальчиков, тот, что слева лежал, стал кричать тише, да, впадая в забытье, лишь бормотал что-то и скулил, будто собака, а после вовсе умолк, весь вытянувшись.

Слуги пришли, на него глянули да, подняв, понесли. А как несли — руки и ноги его вниз висели и болтались.

И понял Мирза, что умер он.

Хоть сам он и другой мальчик — выжили. Но это ничего еще не значило!

Как минуло три дня и три ночи, дали им воды, но не вдоволь, а лишь несколько глотков.

А напоив, стали снимать с них повязки, отчего вновь кричали они от боли, когда с подживших ран сдирали прилипшую к телу ткань!

Сняв же повязки, стали их раны смотреть и щупать, дабы сыскать вставленные в них металлические стерженьки и, найдя их, ухватили и выдернули, подобно пробкам из кувшинов. Да стали глядеть, что дальше будет.

У Мирзы из раны кровь потекла, да тут же вместе с ней моча, что в пузыре его скопилась. Чему обрадовались все, Аллаха возблагодарив, что открыл тот протоки.

А у другого мальчика, как ему пробку из раны вынули, лишь кровь закапала и ничего боле! И хоть не понял он, что случилось, и оттого не испугался — да был обречен. Скоро, как пузырь его наполняться стал, а моча выхода не находила, стало его раздувать, подобно мехам, и живот резать, да сильно так, что он целыми днями криком кричал. А как наполнился пузырь сверх всякой меры, так лопнул, и моча и кровь в брюхо излились, и случилось внутреннее гниение, от коего мальчик, в жар впав, скоро умер.

Трое их было, но один лишь Мирза жив остался!

Скоро зажили раны его, и пошел он на поправку, да, в еде себе не отказывая, начал поправляться быстро — стал у него расти живот и откладываться складками жир на груди и на бедрах, и лицо стало круглым и нежным. И когда у сверстников его уж появились на лице и теле волосы, а голоса огрубели, его кожа оставалась чистой и гладкой, и говорил он нежно и певуче, подобно девочке, так как гортань его осталась такой же маленькой, как в детстве была.

Так стал он евнухом. И вместо прежнего своего имени Мирза получил новое — Джафар-Сефи. И был допущен в гарем султана Хаджи-бей-Сали, где прислуживал женам его и наложницам, учась у них грамоте, языкам иноземным и иным наукам. Ибо честолюбив был, желая получить больше, чем имел.

Когда султанаХаджи-бей-Сали, заподозрив в измене, обезглавили, Джафар-Сефи попал в гарем шаха. Здесь, будучи самым младшим по званию, он выполнял самые неблагодарные работы, всячески стараясь услужить любимым наложницам шаха и главному евнуху. А как тот, не достигнув сорока лет, умер, занял его место.

Мечтал он когда-то лишь досыта наесться — а стал богат. А как стал богат — возжелал большего, так как узнал силу свою! Кто женами и наложницами шахскими управляет, тот способен устами их внушить господину своему что только ни пожелает — может оговорить кого угодно или возвысить его над другими.

Однако не в одни гаремы вхожи евнухи, но и в покои властителей, кои, не опасаясь их, как визирей своих, доверяют им многие тайны. Ибо считается, что евнух верен господину своему, будучи не подвержен любовному обольщению, его нельзя обвинить в связях на стороне или незаконном отцовстве и тем заставить служить против властителя, и нельзя запугать угрозами лишить жизни его жену или детей. Но даже не это главное, а то, что евнух никогда не будет бороться за трон, так как не сможет основать династию, передав корону наследникам, которых у него не может быть!

Потому почитаются на всем Востоке евнухи лучшими советчиками, к мнению которых прислушиваются не только султаны и визири, но шахи даже! И коли султан, визирь или шах глуп, то может евнух его вместо него решать дела государственные и править страной, сам притом оставаясь в тени!

Понял это Джафар-Сефи и сам силе своей подивился!

Был он от рождения как все, все, что другие, имея и ничего с того не получив! Но малого лишившись, приобрел взамен все, что только желал! И сверх того — о чем не помышлял даже!..

И что еще приобретет!..

— ... И да пребудет с нами всемилостивый Аллах!..

Так молвил Джафар-Сефи!

И, услышав его, все возрадовались.

Но и испугались тоже!

Раньше они шептались только, злые козни строя, а ныне пришло им время действовать! Отчего смертный ужас всех сковал, ибо каждый каждого боялся и даже себя самого. Потому что каждый на другого донести мог, и тот, кто первым пред шахом повинится, того он помилует, а остальных казни предаст! И вновь сказал Джафар-Сефи:

— Чего боитесь вы? Или мертвый лев сильнее стаи живых шакалов?

Раньше больше рисковали мы!.. Был у нас враг опасный да могущественный, что мог всех нас в одночасье извести — да теперь не стало его! Убрали мы с пути главного защитника шахского, руками же шахскими! Ныне казначей и хранитель печати Аббас Абу-Али, глаз и языка лишенный, в яме земляной сидит, а с ним вместе жена шахская Зарина да русский посланник Яков Фирлефанцев. И всех их ныне казнь ожидает!

— Как же ты смог такое сотворить? — подивились гости.

Ответил им Джафар-Сефи:

— Прознал я, что любимая жена шаха Зарина худое против господина своего замыслила, решив бежать из гарема и из пределов Персии даже, да, подкупив стражу посулами щедрыми и подарками дорогими, имела встречу с посланником русским, у которого помощи и защиты попросила. И тот ей в том не отказал!

Но как узнал я про измену, то шаху о том доносить не стал! А напротив, помощь беглецам посулил, за что просил лишь одного — врага нашего общего, визиря Аббаса Абу-Али, казначеем и хранителем шахской печати сделать, сказав, будто бы он родственник мой. Согласились они, и Зарина, о плане моем не ведая, все в точности, о чем я ее просил, исполнила, за Аббаса Абу-Али пред шахом хлопоча.

И стал он халифом — но на час лишь!

Как готово все было, сказал я шаху о побеге и заговоре, назвав главными зачинщиками посла русского, князя Голицына и визиря Аббаса Абу-Али, что уговорами и угрозами склонили жену его любимую Зарину отравить его, дабы по закону Аббаса Абу-Али по смерти его стал первым в государстве да мог, всех детей шаха в одночасье казнив, себя правителем Персии тут же объявить.

Не поверил мне шах, ибо любил жену свою Зарину, но показал я ему записку, что под диктовку мою посланник русский рукой своей писал, а я Зарине передал. Но и тогда еще усомнился в словах моих шах! И сказал я ему — пусть все идет своим чередом, и коли ошибаюсь я — то пусть буду виновен и за вину головы лишен, а если нет, то скоро все откроется, ибо беглецы сами выдадут себя!

Послушался шах совета моего и так и сделал. И как жена его Зарина из пузырька подмененного в ухо ему «яд» влила, думая, что сонная трава это, да после с посланником русским сбежала, тут уж он все сомненья отбросил. И, злодеев схватив, в благодарность пожаловал мне с руки своей перстень!