— Есть! — огрызнулась я.

Отступать я не собиралась и была готова выплеснуть на Сову все накопленное за последние месяцы раздражение. До последней капли. За каждый измотанный нерв.

— Неужели вы не понимаете…. Получилось, будто я говорю одно, а делаю совершенно другое… Как мне теперь ученикам в глаза смотреть?!

— Как обычно, — отрезала Сова. По себе судит. Я чуть не реву, а у нее морда кирпичом! — А на будущее вам хороший урок: чтобы разночтений не было, прежде чем говорить, привыкните думать.

— Вы не имеете права! Из-за вас дети будут думать, что я — обманщица! Что я такая, как вы!

Сама не знаю, как вырвалось. Подумала: сейчас взорвется. Ну и пусть! В тот момент я сама была готова разнести ее в пух и прах!

Но она дернула дверь (закрыта ли?), мельком просмотрела стопку, которую держала в руках (ничего не забыла?), всем своим видом демонстрируя исключительную занятость и недовольство, что кто-то смеет ее высочайшую особу отвлекать, тут же высказав это вслух:

— А вот дерзить я вам не советую. И трагедию из-за ерунды разыгрывать — тоже. Можно подумать, Рубин этой пятерки не заслуживает. Вы же лучше меня знаете, что в классе он один из самых способных. А если знаете, то нечего было в позу вставать. Работать надо, а не сцены устраивать.

Словно в подтверждение некстати зазвенел звонок второй смены, и Сова торжествующе зашагала к лестничному маршу.

Я вернулась в кабинет. Села. В голове стучало: что теперь? как теперь? и зачем?

Минут через десять за картами забежала Лиля. Глянув на меня, сразу поняла: что-то не так.

— Неприятности? На тебе лица нет.

В двух словах пересказала наш с Совой разговор.

— Вот зараза! Совсем оборзела! — выругалась Лиля и тут же принялась успокаивать: — Наплюй и не парься.

— Сова меня за пустое место держит, а ты — «не парься»… Вот объясни мне: чего она так старается?

— Ну, дорогая, это ж как дважды два четыре. Сын уезжает, но папашка-то остается. Пригодится еще, и не раз.

Мои терзания по поводу того, что теперь делать, у Лили сомнений тоже не вызвали:

— Больничный возьми. Нервы успокой, отдохни. Хоть недельку. А тут пока все утрясется…

Нет уж, дома совсем с ума сойду. И у Совы тогда проблем вообще не будет. Так я ей хоть глаза буду мозолить, пусть психует. Да и конец года, выпускные классы — какой тут, нафиг, больничный…

— Она еще пожалеет, — пригрозила я в пустоту, отшвыривая от себя журнал. Сейчас он был не просто бумажкой — документальным свидетельством моего бессилия. Будь моя воля, не задумываясь, выкинула бы его в окно. Нет, разорвала на мелкие-мелкие клочки и развеяла по ветру!

— Ну что ты, заяву на Сову напишешь? — усмехнулась Лиля. — Представляю: «Завуч нарисовала моему ученику пятерки!» А она: «Особый случай, форс-мажор, я Рубина лично протестировала». А про тебя еще какую-нибудь гадость придумает.

Даже знаю, какую именно. Гнусная перспектива, но верная. Только соглашаться язык не поворачивается.

— Я тебя, конечно, Ленка, очень уважаю. Ты принципиальная, не то что я. Но — не обижайся! — нельзя до такой степени быть упертой.

— Разве я не права?

— Права — не права… Время сейчас другое, понимаешь? Порядки другие, все другое.

Порядки — может быть, но, когда людей топчут, чувствуют они одно и то же. В любые времена.

11 мая

На душе — сквернее не бывает. Пытаясь отвлечься, затеяла уборку. Но руки заняты, а в голову все равно всякие мысли лезут.

Вот Лиля говорит: другие времена. А я думаю: они же не сами по себе, их люди другими делают.

Взять, к примеру, школу. В советское время о ней как о покойнике: или хорошо, или ничего. В девяностые маятник, как сказал бы дядя Витя, до упора ушел в другую сторону: канализационную трубу прорвало, и поперла всякая гадость. Но вместо того, чтобы давно эту трубу прочистить и починить, мы всё плаваем в зловонной луже. Иногда кажется, что некоторые даже получают от этого удовольствие. Единственное, никак не пойму: выгода в чем? И кто ее получает? Кому, например, нужна вся эта липа? — липовые пятерки Рубина, липовые отчеты в гороно, в министерство?

А если подумать — всем, кроме меня. Это учителю, да и то не каждому, тошно и противно. Остальным удобно и спокойно, иные родители еще и гордиться умудряются. Как же, дочка — круглая отличница. Да, не семи пядей во лбу, но ведь способности есть. И есть — добавляют, потупив взор, — в кого.

Ну так давайте вообще одни пятерки ставить! Выучил — пять! Не выучил — пять! Нахамил — благодарность! И не смешно! К этому идем… Кругом твердят: уровень образования все ниже. А медалистов все больше! И никого это уже не удивляет.

А если совсем без оценок? Раз они давно вторичны, а первичны отчеты и показатели. Интересно, что-то изменится? Кому надо, или интересно, или родители давят, те и так выучат. А остальные — вряд ли. Значит, ничего не изменится.

Если не задумываться, липа — ерунда, бытовая необходимость. Если подумать — главная опасность, потому что развращает. На вопрос «быть или казаться?» у нее четкий и однозначный ответ. Одних, иммунных и стойких, приручает медленно, но упорно, то ласково поглаживая, то больно выворачивая руки. Других, менее разборчивых, закручивает, захватывает моментально. И огромная многотысячная толпа ударников, отличников и медалистов уже бьет себя в грудь: мы — настоящие! Уверовав в это сами, склоняют к своей вере остальных: мы — будущее страны!

Так ведь оно у них тоже липовым будет! Не хотела бы я в таком будущем жить. И тем более знать, что имела к нему хоть какое-то отношение.

13 мая

Я открыла Америку. Изобрела велосипед.

Я поняла, в чем сила учителя. Почему прежде это была уважаемая профессия, а сейчас она — дерьмо собачье.

Раньше учитель олицетворял образованность, воспитанность и интеллигентность. Он знал то, чего большинство не знало, — законы Ома и Ньютона, что такое климатические пояса и фразеологические обороты, гипотенузы и косинусы.

Теперь другие времена. Все нахватались верхушек. Танюша смеется: «Высшее СМИ-шное образование», — причем ударение во втором слове делает на «о». Каждый сам себе знаток.

А вот учителя в знатоки попадают все реже. Некоторые не могут, а многие не хотят.

Почему? Потому что есть еще одно, субъективное.

Если нет дождя, цветок растет плохо. Но он растет еще хуже, если его топтать сапогами, методично и сознательно уничтожая.

Раньше слово учителя было если не закон, то нечто близкое к нему. Для ученика, для родителей, братьев и сватьёв. Он и подзатыльник для ускорения умственных процессов мог дать, и в угол шкодника поставить. А сейчас ему самому навешивают со всех сторон. Он — самое слабое, бесправное и беззащитное звено.