– Собирайся, поехали.

– К-куда?

– В табор, с хозяйки твоей допрос снимать.

Возражать никто даже не подумал. На случай, если проблемы с неклюдским начальством возникнут, пригласила я с нами и Шандора. Дуняша напялила обратно свой парик, я спрятала револьвер в муфту, на этом сборы и закончились.

До саней шли парами, я держала под руку девку, позади мужики. Федора слегка развезло, сколько шкаликов из бездонных запасов неклюда было выпито, я не считала. «Править ему не доверю, пусть Дуняшу сторожит. Упустит, невелика беда, Зара-то уже никуда не денется».

– Возьмешь вожжи? – предложила я Шандору. - Дорогу знаешь лучше прочих. – И села подле неклюда на облучок.

Тронулись, выехали по тракту, свернули на бездорожье. Приказной Степанов любезничал с девицею, та не отставала.

– Дело-то нехорошее, – пробормотал Шандор.

– И подсудное. – Вечерело, мороз пробирал до костей, снег шел с неба густой, мягкий, не должно при таком подмораживать.

– Обеих баб в тюрьму закроешь?

– Получается, что да, – зябко поежилась я. - С одной стороны, обряд их к смерти не привел, с другой… Там посмотрим. Мне бы только имя заказчика у Зары узнать.

Мыслишка у меня в голове крутилась очень подлая: «Узнаю персону, да отвернусь вроде как случайно,и, если обе преступницы в тот момент побег устроят,так вины на мне не будет. Я не я и лошадь не моя».

Табор расположился ниже по речному течению у редкого лиственного перелеска. Обустроен был наскоро, без ограды либо частокола, шатры соседствовали с распряженными кибитками, последних было даже больше. Шандор гортанно здоровался со встречными, направил лошадку к общему загону. Народу было мало, большинство на ярмарке промышляло, но кому принять поводья нашлось. А провидица Зара обнаружилась в одной из крайних кибиток.

– Баpыня! – обрадовала ее Дуняша. – А племянница-то ваша нас отыскала.

Та радоваться не спешила, выбралась на снег, подслеповато щурясь, поздоровалась с Шандором, по имени его, впрочем не называя, оглядела Степанова, горестно вздохнула и протянула ко мне руки:

– Вяжи, надворный советник, старую злодейку.

– Погодите сдаваться,тетушка, - предложила я дружелюбно. – Нам бы с вами закуток какой для беседы найти сперва.

Для допроса нам отвели большой шатер. В центре его в выложенном камнями углублении горел коcтер, а у стен стояли дощатые столы с дощатыми же лавками. Неклюдская старуха, сюда нас сопроводившая, велела у входа отряхнуться. По-берендийски она не говорила, Шандор перевел, а также пояснил, что баба эта что-то навроде матриарха, обращаться к ней надобно «бабушка» и оказывать почтение.

Я, отряхнувшись, почтительно поклонилась, сказала по-неклюдски:

– Наис тукэ, мами– спасибо, бабушка.

Ноздри старухи раздулись, она принюхалась, глаза же, скрытые бельмами слепоты, остались без движения. Она быстро что-то заговорила.

– Мами говорит, – перевел Шандор, – что ты хорошая девочка и баешь чисто. Спрашивает, какой парень тебя по-нашему учил.

– Бесник прозывается, - не стала я вpать, - вольского барона сынок, я с ним в столице познакомилась.

Старуха свистнула пронзительно, в шатер вошла девочка, бабушка ей что-то велела.

– Вечерять будем, - перевел неклюд, - вы с Зарою пока в уголок ступайте.

– Наис тукэ, - повторила я и обернулась к Губешкиной. - Идемте, Захария Митрофановна.

Мы устроились у стены, Шандор с Федором занялись костром, Дуняшу определили в помощь по хозяйству, накрывать стол с другой стороны.

– Давайте,тетушка, – предложила я дружелюбно, - без утайки мне все рассказывайте.

– Да какие утайки ужо… Ты-то, лисица рыжая, времени зря не теряешь, про все прознала.

– Не про все. Например, кто вам Блохина извести заказал?

– Не извести.

– Сызнова юлите. Заказ-то был, лично вам, госпожа Губешкина, пристав ничего плохого не сделал, чтоб колдовать против него.

– Ну был. Только не на смерть. Это уже после я раскумекала, к чему моя соломенная куколка привела. Дура старая. Двести рублев! И не пришло же в голову, что деньжищи услуги не соответствуют. Жадность глаза застила.

– Кто?

– Да Манька Мишкина.

– Мария Степановна? Мадам Мими из «Храма наслаждений»?

– Она, сто лет ее охальницу не видать. Прибежала в слезах, спаси-помоги, рыдает, а у самой синячина в пол лица, совсем пристав с катушек слетел, еженощно девиц моих мучает, за меня вон принялся. Спрашиваю натурально: «С меня-то какой спрос,иди, говорю в управу, жалобу строчи». Она: «Да нешто его приказ против начальства пойдет? Спасай, драгоценная провидица, наколдуй, чтоб Блохин зловредный мужской силы лишился, ну хоть не совсем, а в половиночку. Знаю, есть такие способы, через гомункулов». Я: «Гомункулами не балуюсь, неча напраслину возводить». Она: «О прошлом годе давала ты плетенку купчихе Олялиной, чтоб супруг ее по девкам ходить перестал». Я…

– Уговорила, короче?

– Ну. И, главное, мерзавка вперед заплатила, чтоб, значит, с крючка мне не соскочить. Кликнула я Дуньку, у самой-то пальцы уже стариковские, заскорузлые, велела куколку вертеть, да волосья Манькой поганой оставленные (она их в борделе своем с гребешка собрала) чтоб приплести не забыла.

– Обряд над куклой какой был?

– Обычный, на связь. Тело к телу, волосок к волоску, все такое прочее.

– В купели не нарекали, святую воду из церкви не пользовали?

– Да как можно? – Губешкина испуганно перекрестилаь. - Это ведь черное колдунство безбожное, нежить в купели нарекать.

Перфектно! Если тетка не врет, а мне отчего-то верить ей невероятно хочется, на тюрьму она пока не наработала.

– В жовтене это было с Манькой?

– В половине где-то, числа пятнадцатого,или четырнадцатого.

– Что подумали, когда про самоубийство Блохина прознали?

– Что убивца подумала, что грех на мне несмываемый, пошла даже дура старая к Мишкиной двести рублев возвращать. В «храм» ее,тьфу, прости господи, в распутный дом. А она надо мною посмеялась. «Денежку-то, провидица Зара, - говорит, - трать, не сумливайся, лишила ты пристава мужской силы до конца и полностью». А после, отсмеявшись, зашипела змеюка: «Про заказ мой забудь,и болтать о нем не смей, за заклятия смертные пойдем на каторгу в одной связке, не поверит никто, что обманом у тебя куколку стребовали». Ну я и пошла восвояси, велела Дуняше деньги проклятые в церковь снести приношением, а, когда узнала, что Степана Фомича без отпевания зарыли, да за оградкою, каждодневно за помин молиться стала. Только не замолишь смертного зарока, никак не замолишь. С тех пор мне этот мученик почитай еженощно во снах являлся. Так что вяжи меня, Гелюшка, авось карою совесть свою успокою.