– А ты? – тихо спросила Нессель, и Курт с усилием качнул головой:

– Не хочется.

– Мне тоже, – вздохнула ведьма и, помедлив, повторила: – «Возможных неприятностей»… Каких?

– Не знаю, – тяжело отозвался он, бросив ветку на стол. – Но после случившегося я с тебя глаз не спущу и не оставлю одну даже на минуту, даже в запертой трактирной комнате. Если я прав и смерть Адельхайды – дело рук Каспара, если он взялся за истребление тех, кто мне близок, кто хоть что-то для меня значит…

– И я – из тех, кто что-то для тебя значит?

– Он может так решить, – отозвался Курт, отметив с легкой досадой, что это вышло слишком поспешно, и нехотя уточнил: – И он будет прав. Если с тобой что-то случится, мне будет… не по себе. Не люблю, когда кто-то отдувается за мои неприятности, тем более – когда это люди, сделавшие мне немало добра.

– И если ты прав, – продолжила Нессель тихо, – и это тот самый Каспар, и если он выкрал Альту не потому, что она заинтересовала его как будущая ведьма, а потому, что он решил, будто это твоя дочь… Он может… причинить ей вред? Просто в отместку, просто для того, чтобы ударить тебя снова?

– Не думаю. Точнее – убежден, что нет. Если бы Каспар хотел ее убить – он просто сделал бы это сразу. Мало того – сделал бы все возможное, чтобы ты или я нашли тело… – Нессель болезненно поджала губы, и он осекся на миг, продолжив чуть мягче: – Альта в безопасности, поверь. Не в самом лучшем положении, но в безопасности: ее жизни ничто не угрожает.

– Я думаю о ней постоянно, – чуть слышно выговорила ведьма. – Не могу не думать. Ем, сплю, говорю с тобой, хожу за тобой по этим улицам, обсуждаю статуи и инквизиторов – а сама думаю о том, где она сейчас, что с ней… Порой мне начинает казаться, что я схожу с ума. Мне начинает казаться, что дочери у меня никогда не было и мне приснились все эти годы с ней…

– Это нормально, Готтер, – вздохнул Курт, – так бывает. Когда накапливается усталость – и физическая, и душевная, – такое случается. Наш разум пытается защититься от яви… Так бывало прежде и со мной, просто за годы службы произошло уже столько событий, приключилось столько неприятностей, бед и несчастий, что мой рассудок, кажется, уже давно махнул на реальность рукой и решил, что куда проще будет не пытаться с ней примириться, а существовать где-то над нею. Хорошо хоть, что не отдельно от нее.

На его кривую и вымученную ухмылку Нессель не отозвалась и, невольно бросив взгляд в окно, из которого этой ночью смотрела на далекое зарево, вдруг негромко и осторожно спросила:

– Ты любил ее?

Курт ответил не сразу, собираясь то ли с мыслями, то ли с силами, и, наконец, медленно произнес:

– Никто из нас об этом никогда друг другу не говорил.

– Я спросила не об этом.

– Я знаю.

– Курт… – начала ведьма тихо, и он оборвал, не дав ей закончить:

– Я в порядке.

Нессель поджала губы.

– Врешь, – возразила она уверенно. – Если б ты был в порядке, ты бы этого сейчас не сказал. Я ведь уже знаю тебя. И знаю, что это твое «в порядке» – лишь притворство. Тебя разрывает там, в душе, потому что ты не людей вокруг, а самого себя силишься обмануть, уверяя себя, что спокоен.

– Не будь Бруно монахом – тебе бы с ним обвенчаться, вы были б отличной парой… – недовольно буркнул Курт и, помедлив, вздохнул: – Разумеется, я не спокоен, Готтер. Мне тоскливо – дальше некуда, потому что погиб дорогой мне человек, причем погиб, по сути, из-за меня. Я зол, потому что это сделал человек, десять лет подряд ускользающий из моих рук. Я зол на себя, потому что четыре года назад у меня была возможность убить его – и я этого не сделал, потому что тогда тоже стоял выбор между жизнью дорогого мне человека и Каспаром. Я раздражаюсь от того, что даже не знаю – действительно ли у меня этот выбор был, или то, что я видел, было лишь мороком и мне все это привиделось. Я зол на себя за то, что на самом деле мне не всё равно, а должно быть всё равно. И рад уже тому, что мне хватает сил убедить в собственном спокойствии окружающих и худо-бедно блюсти себя самого, потому что иначе – я просто не сумею делать то, что должен. Иначе рассудок будет пытаться смиряться с реальностью вместо того, чтобы в ней действовать. И что самое важное – плохо от этого будет не столько мне, сколько всё тем же окружающим, которые зависят от моих решений. А это самое худшее, что только может быть.

– И долго ты думаешь так протянуть? – чуть слышно спросила Нессель, и он коротко и сухо рассмеялся, пояснив в ответ на удивленный и почти испуганный взгляд:

– Бруно задал мне этот вопрос – слово в слово – несколько лет назад. Вы с ним и вправду два сапога пара… Пока еще я жив и в себе, Готтер. Это самое главное, остальное – несущественно.

– Я бы на твоем месте…

– Никогда в жизни не дай тебе Бог побывать на моем месте, – тихо и серьезно оборвал ее Курт и повысил голос, вновь не позволив продолжить: – Нам обоим стоит отдохнуть. Уже позднее утро, а мне сегодня предстоит шататься по Бамбергу; и поскольку тебя я без присмотра больше не оставлю – тебе придется таскаться вместе со мною. Надо поспать.

Нессель сидела неподвижно еще мгновение, глядя на него пристально и молча, и так же безгласно кивнула, поднявшись и направившись в свою комнату.

– Не закрывай дверь, – бросил Курт ей вслед, и ведьма, не оборачиваясь, кивнула.

Нессель уснула сразу – сквозь дверной проем было видно, как ровно она дышит; временами дыхание учащалось, на лицо набегала тень, хмурились брови, но через мгновение она успокаивалась, дыхание выравнивалось, и в комнате снова воцарялись неподвижность и тишина, разрываемая лишь доносящимися с улицы голосами. Курт сумел уснуть лишь спустя четверть часа; испытанные приемы, прежде работавшие не один десяток лет, сегодня отчего-то не желали действовать, сон не шел, уличный шум казался втрое более громким, чем был на самом деле, и если обыкновенно погрузиться в дрему мешало скопище мыслей, то сейчас в голове, напротив, звенела гулкая пустота…

Проснулся он так же тяжело, как засыпал, и если б не солнце, подвинувшееся уже к горизонту, Курт решил бы, что сна никакого и не было, что все эти часы он так и лежал, глядя в потолок. Нессель уже не спала – ведьма сидела на своей постели, задумчиво водя гребнем по коротко остриженным волосам, и смотрела на него так, что снова внезапно стало не по себе.

За поздним завтраком ни слова не было сказано о произошедшем этой ночью; Нессель вообще все больше молчала, лишь время от времени бросая на Курта короткие взгляды искоса, и когда оба уже шли по залитой жарким солнцем улице, он, наконец, не выдержал, устало спросив:

– Что?

– Ты сегодня метался во сне, – пояснила Нессель тихо. – Скрипел зубами и стонал. Я даже проснулась.

– Ночка выдалась неприятной, – согласился Курт, и она нахмурилась:

– Я бы иначе сказала.

– Подумай над тем, что я тебе говорил сегодня утром, Готтер, – напомнил он настоятельно. – Я понимаю, что ты, как и всякая женщина, меня жалеешь, что желаешь мне помочь, и я тебе благодарен за заботу и сострадание. Но поверь, этим душекопательством ты сделаешь лишь хуже. И в первую очередь – себе.