России от имени руководства ИСП, не имея на то права. Бывший лидер социалистов считает, что Балабанова перестала быть членом руководства с начала войны «по понятным причинам, поскольку она иностранка».

«Конечно, Балабанова не гений, – заявляет Турати римскому корреспонденту Петроградского телеграфного агентства, – но я не могу поверить, что она сделала известные заявления; она прекрасно знала, что ее слова могут опровергнуть, если только она не стала полной идиоткой, которую впору отправить в психушку!»[364] На следующий день в газете Avanti! Турати нападает на журналистов, которые якобы приписали ему «необоснованно грубые» высказывания в адрес соратницы, но по существу подтверждает свои тезисы, напоминая, что, когда началась война, «будучи иностранкой, она сама раньше других почувствовала деликатность своего положения в руководстве и поэтому оставалась там “неактивной”. Ее настолько мучили угрызения совести, что она сама уехала из Италии!»[365]

27 июля Балабанова пишет Турати, что ей очень больно от его заявлений. Она поясняет, что никогда не разговаривала с Кронштадтским Советом от имени ИСП. Хотя признает, что яростно выступала против «четырех итальянских эмиссаров Каппа, Лерда, Лабриолы и Раймонди», которые приехали в Петроград просить о продолжении войны, выдавая себя за представителей ИСП[366].

Руководители партии развеивают недоразумение, они подтверждают принадлежность Балабановой к руководству и ее право представлять ИСП по любому поводу и на любом собрании за границей. А также передают «доблестному товарищу свое одобрение и благодарность за жертвы, принесенные на благо угнетенных и интернационалистов». По правде говоря, Анжелика несколько раз подавала заявление об уходе из руководства именно для того, чтобы избежать спекуляций и полемики на свой счет, что в конечном итоге могло бы навредить партии. В увольнении ей всегда отказывали. Но в какой-то момент она почувствовала, что пришло время «отстраниться чисто внешне». Речь шла о формальном отстранении, «вызванном осознанием того, что, отделенная от вас физически непреодолимыми границами и барьерами, я не имею права присваивать себе честь, которой не заслуживаю»[367].

Балабанова разочарована. Ей совсем не хочется ехать на работу в Стокгольм. Швеция – страна, языка которой она не знает, там у нее нет друзей. Она убеждена, что не найдет общего с людьми, которых считает слишком флегматичными и однообразными. Кроме того, скандинавские социалисты никогда не отличались активностью и не участвовали в международных съездах: короче говоря, у них особый социализм, руководствующийся первоочередными практическими интересами. Так, по крайней мере, считает Анжелика.

Но ее предубеждение вскоре исчезает. Она приятно удивлена теплотой, гостеприимством и революционными идеалами шведских радикалов. Она узнает, что и там, несмотря на то что правительство сохраняло нейтралитет, Первая мировая война привела к глубоким разногласиям: в 1914 году основная часть социалистической партии была на стороне Франции и Англии, а левое крыло вместе с молодежным социалистическим движением занимало революционную интернационалистическую позицию и теперь сочувствует большевикам. Ее друзьями становятся левые социалисты Ханс Хёглунд, которого незадолго до этого освободили из тюрьмы, куда он попал за подрывную деятельность, Фред Стром и Ката Дальстром. Они принимают у себя Анжелику как сестру. Их до конца жизни будут связывать очень теплые отношения. Когда в 1921 году она, разочарованная и на грани нервного срыва, навсегда покинет Россию, именно Фред и Ката будут утешать и лечить ее.

Первой задачей Анжелики в Стокгольме становится восстановление Циммервальдского исполнительного комитета, у которого теперь была новая цель: поддерживать самые экстремистские позиции русской революции. Первый же опубликованный манифест начинается со вполне однозначного вопроса: «Убьет ли революция войну, или война убьет революцию?» Движение должно решить, на чьей оно стороне. Циммервальдийцы, пишет Анжелика в своих «Мемуарах», знают, что «только революционный путь может положить конец войне и как следствие, этот путь может привести народы к гражданской войне»[368]. Так можно «свести счеты с буржуазией не только за войну, но и за все зло, которое породила капиталистическая система». Балабанова думает об окончательном разрыве со Вторым интернационалом, который хочет «буржуазного мира» и сохранения «“священного” союза между капиталом и трудом», и с «фальшивыми социалистами – рабами буржуазных и воинственных правительств»[369].

Чтобы начать этот новый этап, Балабанова организовывает Третий Циммервальдский съезд. Он открывается 5 сентября 1917 года в Стокгольме. Все приготовления проводились в обстановке строжайшей секретности. Балабанова сумела добиться того, чтобы ни единый намек на это собрание не просочился наружу. Шведские товарищи находили ее осторожность преувеличенной, но Анжелика считала, что это необходимо, чтобы сохранить жизнь участников конференции и избежать тюремного заключения по возвращении домой. Теперь Циммервальд – уже не просто движение за мир: это международный ориентир для всех, кто хочет перехода от войны к революции. Вполне естественно, что секретные службы европейских правительств обращают внимание на Анжелику.

Стокгольм кишит шпионами и тайными агентами. А еще есть армия жадных до новостей журналистов, прибывших в шведскую столицу с информацией, что здесь состоится съезд европейских социалистов. Но это вряд ли произойдет: правительства стран-союзниц не дают делегатам уехать. В Англии сами профсоюзы моряков запрещают своим членам работать на кораблях, которые могли бы везти делегатов в Стокгольм. Журналисты остаются ни с чем, они набрасываются на Балабанову, надеясь, что она организует конспиративную встречу. Репортеры буквально преследуют ее, пытаясь выведать неофициальную информацию. Но она отгоняет их и не дает им даже приблизиться к штаб-квартире Комитета. Нападения продолжаются, но безрезультатно.

Я давно уже приучила их [журналистов] к своему непреклонно враждебному отношению к различным интервью и публичности. На протяжении нескольких лет я выпускала бюллетень на разных языках, который распространялся по всему миру, и ни разу я не подписала статью, ни разу не упомянула себя. Моя осторожность была в основном вопросом самодисциплины, так как я по своей природе человек открытый и общительный, и она выросла из моей убежденности в том, что революционная воспитательная работа должна быть, насколько возможно, анонимной, чтобы предотвратить преклонение перед известными людьми и чрезмерное влияние отдельного человека на все движение[370].

Среди разношерстной публики, хлынувшей в шведскую столицу, есть те, кого Анжелика презрительно называет «туристами-пацифистами». Некоторые из них присутствуют на встрече, которая, к счастью, проходит конспиративно. Самые удивительные из них – американцы: некий Азиз[371], «латыш из Бостона», представлявший небольшую группу под названием «Лига социалистической пропаганды». А еще Дж. Эдс Хоу, утверждавший, что он является членом некой организации «Международное братство», о которой никто до этого не слышал, вспоминает Балабанова.

Позже я узнала, что он пользовался определенной известностью в Соединенных Штатах как эксцентричный «странствующий миллионер». Я до сих пор не знаю, как ему удалось стать делегатом